Медицинское свидетельство, выданное Марье Ивановне Лусьевой доктором Либесвортом, гласило, что госпожа Лусьева – пациентка его – в течение пяти лет, вследствие хронической женской болезни, страдает истерическим невропсихозом, выражающимся периодически, по преимуществу в менструальные сроки, припадками быстротечного бреда, с наклонностью со временем перейти в paranoia sexualis persecutoria[199].

– Как? – воскликнул начальник, округляя веселые глаза.

– Paranoia sexualis persecutoria.

– А это какой зверь и чем его кормят?

– Не могу знать.

– Ох уж эти психиатры! Точно египетскими иероглифами пишут… Во всяком случае, документ ценный. Софья Игнатьевна обещала доставить такой же от доктора Тигульского. А затем – пусть едут на все четыре стороны… Как в газетах пишут – инцидентисчерпан!.. До свидания!..

LXV

– Тигрий Львович, Тигрий Львович! – догонял полицеймейстера Mathieu le beau. – Вы что же такой пасмурный?

– Не люблю-с чувствовать себя в тупике и не понимать-с.

– Но дело ясно как день: сумасшедшая!.. Неужели вы еще сомневаетесь?

– Нет-с, не сомневаюсь. Как же я смею сомневаться, коль скоро два документа!.. А только – воля ваша: тут есть что-то и кроме сумасшествия… Нечисто! Чует мой полицейский нос…

– Позвольте! Но если за Лусьеву ручается сама Софья Игнатьевна?

– То-то вот, что Софья Игнатьевна! В ней вся препона. Кабы не Софья Игнатьевна, я бы никаким докторам не поверил… Не врут-с сумасшедшие так убедительно! не врут-с! И вот помяните мое слово: я еще раз говорю вам: нечисто!

– Paranoia sexualis persecutoria!

– Да это что же? Это уже последнее дело говорить такими ехидными словами!.. Для ихнего брата, ученого, она, может быть, и чрезвычайно какая большая штука, эта бисова паранойя, а ежели человек состоит на полицейской службе, ему один черт – что паранойя, что наша, российская матушка-ерунда.

– Так что же, наконец? – возразил Mathieu le beau. – Еще не поздно. Если вас грызут подозрения, можно настоять… Полицеймейстер замахнул руками.

– Что вы? Разве я к тому? Заявления свои госпожа эта безумная взяла обратно, документы оправдательные налицо. Сбыли сокровище с рук, и слава Богу! Кума с воза – куму легче! Что я за вчинатель такой?

(Русская полиция, крайне суровая к низшим классам проституции, как тайной, так и явной, столь же неохотно вмешивалась в быт проституции высшего разряда, с ее спотыкливыми и двусмысленными уликами тайного промысла. Играли здесь известную роль взятки (дела полицеймейстеров: кронштадтских – Шафрова и Головачева, николаевского – Бирилева, уральского – Саратовцева), но еще более – осторожность столкнуться с «зверем не под силу», с которою совершенно не считались разные Andrieux и им подобные парижские герои. У нас не любили «влетать в историю». Елистратов, 17–56, 290, 291. – В городах, где надсмотр за женщинами ускользает из рук полиции (Москва), последняя обиженно начинает не обращать внимания на тайную проституцию вовсе. Там же. – Идеал полицейской регламентации – или все, или ничего Проект московского обер-полицеймейстера от 1890 года требовал предоставления полиции власти вносить женщину в проституционные списки «помимо воли причисляемой», со штрафами до 300 руб. и арестами до 2 месяцев. Еще притязательнее были проекты генерал-адъютанта Трепова (петербургского градоначальника) от 1869 года, чиновника особых поручений при варшавском обер-полицеймейстере, г. Тимофеева и т. п. Елистратов, 363–365.)