И вот входит баба в храм Божий и видит: на ее месте – самом почетном, первом от амвона – стоит незнаемая молодица, такая видная из себя, большая да тучная, а лицо темное, как у волошки, и суровое; брови над переносьем срослись.

– Посторонись! – сказала Опанасова жинка. Молчит молодица, будто в рот воды набрала, и ни с места. Разгорелось сердце в Опанасовой жинке.

– Кто ты такая, молодица? – говорит она, – откуда ты взялась, что вздумала ставить мне ногу на чоботы? Знать бы сверчку свой шесток, так оно, пожалуй, и лучше было бы!..

– Оставь меня, баба! – угрюмо ответила молодица, – и тебе, и мне оттого лучше будет…

– Как не оставить! Поди прочь с моего места! Я постарше тебя.

– Неправда твоя, Опанасова жинка! – все так же важно возражала суровая молодица, – и старше я тебя, и большего почета стою.

Засмеялась Опанасова жинка.

– Горазда ты шутить, красавица, да шутки-то твои некстати! – видишь, сколько здесь народу? Все это мои дети, и все они, как одна душа, почитают меня за мать, а ты можешь ли похвалиться по-моему?

– И детей у меня побольше твоего, Опанасова жинка! Не простую молодицу ты видишь пред собою, а самое Мать Сыру Землю.

Испугалась Опанасова жинка, отступила было… но бабье сердце взяло верх над разумом.

– А мне-то какое дело? – вскричала она со злом, – хоть бы ты и вправду была Мать Сыра Земля? Не я к тебе, а ты ко мне пришла, незваная, непрошеная, да еще меня, хозяйку, с места сгоняешь! Ступай прочь! Я здесь пани, а тебя мы не знаем и знать не хотим!

И столкнула Мать Сыру Землю с первого места. Посмотрела на нее Мать Сыра Земля глубокими, темными очами, и – точно железные брусья покатились с каменной горы – зарокотал ее голос:

– Неразумная ты, кичливая баба! не умела ты почтить меня у себя, так я же по-своему почту тебя в своем дому, и не вырваться тебе из моих рук во вечные веки!

Бросилась Опанасова жинка бежать, – не тут-то было: ноги – как приросли. Смотрит она вокруг себя мутными от страха очами: ни церкви, ни народа. И вдаль, и вширь тянется зеленая равнина; кулики перелетают с одной кочки на другую; небо серое да кислое – точно на Литве. Глянула баба на себя: ноги погрузли по колено в мягкое болото, серая кора ползет от земли вверх по белому телу… доползла уже до пояса… Еще немножко, – и будет Опанасова жинка не баба, а дерево: то самое, из какого она воскресила в неведомом краю всю деревню.

Взмолилась бедная баба:

– Мать Сыра Земля, прости: не губи меня безумную! И снова пророкотал железный голос:

– Не я тебя гублю – губит тебя похвальба твоя. Не хвалиться бы тебе своими детьми, взятыми из ветлы, не была бы теперь сама ветлою.