– Правда, что ты чертов сын? – продолжала безжалостная девушка, наслаждаясь смущением юноши.

– Бог знает, что вы говорите, панночка, – с досадой отозвался Вавжинец. – Ну, как я могу быть чертовым сыном, когда я крещеный? Вот и крест на шее.

– Это ничего не значит. Хоть ты и крещеный, а отец у тебя все-таки не Вазыл, но черт. И, когда тебя крестили, он рассердился и так толкнул попа под руку, что тот уронил тебя на костельный пол. Оттого у тебя и ноги хромые, и горб на спине, и весь ты такой урод.

У Вавжинца стояли слезы в глазах.

– Уж лучше я уйду, чем слушать этакое, – сказал он, забрасывая мешок за спину. – Разве я виноват, что родился калекою? За что тут издеваться? Прощайте, панна Стефа, счастливо вам оставаться – на вашей груше!

– Куда же ты бежишь? – а яблоки, которые ты пришел воровать?

– Пускай их пекельные бесы воруют!

– И отец твой с ними?!

Совсем обозленный Вавжинец бросился к стене, но панна Стефа громко крикнула ему:

– Ни с места, дрянь! Стой, когда велят. Не то я сейчас закричу: ловите вора… Распишут тебе спину…

Она смягчила голос:

– Больно некстати обидчив, пане Вавжинец Клюга. Экая важность, что я пошутила и назвала тебя чертовым сыном, а мать твою ведьмою. Да хоть бы и в самом деле ведьма… гм!.. может быть, я и сама ведьма.

– И хвост у вас есть? – язвительно спросил Вавжинец, уже несколько примиренный с барышнею, но все-таки мстя этим вопросом за свою обиду. Панна Стефа хладнокровно возразила:

– Нет. Да я еще молода. Авось, вырастет.

Она захохотала, прибавив:

– Ну, как же не ведьма? Вот видишь, летать учусь.

– И скоро вы, панна Стефа, полетите?

– А вот, как ты отцепишь меня от груши, так я и полечу. И видя, что Вавжинец опять разинул рот, продолжала с сердитым взором и густым румянцем на щеках:

– Дурак! Слушаешь, развесив уши, мои небылицы, а не догадаешься, зачем я сижу на груше, точно кукушка, альбо бес, закоханый в вербу.[193] Меня пришпилило суком за платье, и я не могу двинуться, потому что боюсь располосовать целое полотнище. И занесла же меня нелегкая на дерево в новом платье, только что из Львова… Помоги мне сойти.

Вавжинец вскарабкался на грушу и освободил новую Андромеду, так комически прикованную к сухому суку. Вдобавок к неловкости своего положения, Андромеда была нагружена несколькими десятками спелых грушек-малгужаток и не смела отнять руки от фартука, чтобы не рассыпать плодов. Но, соскакивая на землю, панна Стефа поскользнулась и едва не упала, груши дождем посыпались в траву. Стефа подумала, что это штуки Вавжинца, и вспыхнула: