— Его убило?!.. — вскрикнула Даринька и закрестилась.
— Господня воля. Красавец, прынцессы набивались, ирцогини!.. А князинька был мудрый, все науки знал… — он поднял палец, — и благородный аттестации. Говорили: «Женюсь на единственной любови… мне ее Бог вручил».
Даринька упала на колени перед Макарием Силуанычем, сложив перед собой ладони. Шептала вздохом: «Вы все се-рдце… се-рдце…» Излились градом слезы, как у детей. Она схватила руку Макария Силуаныча и поцеловала. Он принял руку и откинулся на креслах.
— Как выросла… как же не узнать-то, кровь… Дозвольте ручку, ваше сиятельство… — прошептал он умиленно, — ручка… великатная какая…
Он поднес к блеклым губам покорную ручку Дариньки, откинулся и закрыл глаза.
— Ду…шно… а-тмо…сфе-ра… — выдохнул он, ощупью взял газету и накрылся.
Они переглянулись. Виктор Алексеевич достал две сотенных, черкнул на карточке два слова: «От Дайньки» — и положил под персики. Даринька взяла один на память. Тихо отошли к дверям и оглянулись, Макарий Силуанович дремал, газета шевелилась от дыхания. Неслышно вышли.
Поехали. Даринька смотрела в небо. Виктор Алексеевич понял, что говорить не надо.
XXXIII Разряженье
XXXIII
Разряженье
Был седьмой час. Солнце висело в мути, как в пожар. Было душно, порой полыхало, как из печи. Малиной пахло гуще. Звонкий всегда мороженщик кричал устало. Сняв шляпы, люди отирали пот, лошади плелись, мальчишки обливались у бассейна, где-то кричали бутошника, но он не шевелился, пил квас у грушника.
Виктор Алексеевич чувствовал смущенье. Теперь, когда все стало ясным, он представил себе острей, чем раньше, что получил Дариньку преступно. Восторг его мутился, он страшился уловить в ее глазах… «Ваше сиятельство»… — да, условность, но это не девочка-золотошвейка, не кинутое всем «безродное», а… присвоенное не по праву, насилием. И тогда, в первые дни их жизни, когда она была оглушена, открыла ему все, что знала, он почти знал, что теперь объявилось так бесспорно.
— Что с тобой? — спросила она заботливо и посмотрела светло, как утром, когда он подавал ей шоколад. Он молчал.
— Ты не рад?..
— Я не найду слов, как счастлив… за тебя… — сказал он с просящим взглядом, не смея омрачить в ней… — Свет какой в тебе!..
— Ты это осветил во мне… — вымолвила она, взяла его руку и утерла слезы. — Боже мой… Виктор!.. — вырвалось у нее вдруг. — Так она?!..
— О ком ты?.. кто — она?..
— Там, в Уютове… се…стра?!.. в