Вошел Жербер. Франсуаза с удивлением увидела свежее лицо, которое обрамляли черные и гладкие, как у китаянки, волосы. Перед ясностью этой улыбки скопившиеся в ее сердце тени развеялись. Она вдруг вспомнила, что в мире есть вещи, достойные любви, и это не Ксавьер и не Пьер; существовали снежные вершины, залитые солнцем сосны, сельские гостиницы, дороги, люди и их истории. Существовали смеющиеся глаза, дружески обращенные к ней.

Франсуаза открыла глаза и тотчас закрыла их. Уже занималась заря. Она была уверена, что не спала, каждый час она слышала, как звонят часы, и все-таки ей казалось, что она легла всего несколько минут назад. Когда, обсудив с Жербером подробный план их путешествия, она вернулась в полночь, Пьера еще не было; несколько минут она почитала, потом погасила свет и попыталась заснуть. Было естественно, что объяснение с Ксавьер затянулось, она не хотела задаваться вопросом о его исходе, не хотела снова чувствовать, как горло сжимают тиски, не хотела ждать. Заснуть ей не удалось, но она погрузилась в оцепенение, в котором звуки и образы отражались до бесконечности, как в лихорадочные часы ее болезни. Время показалось ей коротким. Возможно, конец ночи ей удастся миновать без страха.

Услышав шаги на лестнице, она вздрогнула; ступеньки скрипели чересчур тяжело – это не Пьер, кто-то направлялся наверх. Франсуаза повернулась к стене; если она начнет подстерегать ночные шумы, считать минуты, это будет ужасно – она хотела сохранять спокойствие. Уже неплохо – лежать в своей кровати, в тепле; клошары в это мгновение спали на жестких тротуарах Центрального рынка, всклокоченные путники стояли в коридорах поезда, солдаты несли службу у дверей казарм.

Она плотнее завернулась в простыни. Наверняка в течение этих долгих часов Пьер с Ксавьер не один раз ненавидели друг друга, потом мирились, но как узнать, кто победил в этот час занимающегося рассвета – любовь или обида? Она видела красный столик в большом, почти безлюдном зале, и над пустыми стаканами два лица – то восторженные, то яростные. Один за другим она попробовала рассмотреть каждый образ; ни тот ни другой не таили угрозы: на той стадии, где все находилось, не оставалось больше ничего, что могло бы подвергаться угрозе. Только следовало бы с уверенностью остановиться на одном из них. Именно эта неопределенная пустота приводила в конце концов сердце в отчаяние.

В комнате постепенно светлело. Пьер скоро будет здесь, но нельзя было заранее расположиться в той минуте, которую полностью заполнит его присутствие, нельзя даже было ощутить устремленность к ней, ибо ее место еще не определилось. Франсуаза знавала ожидания, походившие на бешеные гонки, но сейчас она топталась на месте. Ожидания, бег – таким образом прошел весь год. А теперь на что стоит надеяться? Счастливое равновесие их трио? Окончательный разрыв? Ни то ни другое никогда не станет возможным, поскольку не было никакого способа ни заключить союз с Ксавьер, ни освободиться от нее. Даже изгнание не уничтожит это существование, не позволявшее завладеть собой. Франсуазе вспомнилось, как поначалу она отрицала его своим равнодушием; однако равнодушие было побеждено; дружба только что потерпела поражение. Не оставалось никакого спасения. Можно было бежать, но пришлось бы все равно возвращаться, и появились бы другие ожидания и бегство от другого. И так без конца.