Казалось ей, что из всех окон глядят на нее любопытные и, сдерживая слезы и думая о том, что напрасно ее Бог обидел такой страшной обидой, она выскользнула из ворот...

   -- Я стала еще меньше, -- говорила она, здороваясь с лавочницей, -- ну, ничего, так Бог хотел. А когда Бог хочет... Вот, опять пришла к вам! Да, да, знаю сколько должна вам... Но... мой дурак заплатит. Не бойтесь.

   Лавочница Гелла, сухая с дикими глазами, стянула свои тонкие, бескровные губы... Что? Разве погромщики ее не ограбили? Не растаскали всего, что было здесь на полках? Что у нее -- на миллион товару в лавочке?

   -- Вы не должны рассказывать, -- смиренно говорила Хова. -- Зачем слова? Но вы новый человек в нашей улице и не знаете... Как живет маклер? В долг! Вот за квартиру мой дурак два месяца не платит, но хозяин нас не выбросит на улицу. Он знает. А захочет Бог, и маклер вдруг сто рублей заработает... И так, дорогая моя, в долг это крутится, в долг жизнь крутится.

   -- Я понимаю, -- ответила Гелла после молчания, -- но где же достать для всех? Кто я теперь со своей лавочкой? Раньше хоть муж приносил домой четыре рубля в неделю или пять, но вы ведь знаете, что его калекой сделали... Сломали ему обе руки -- и правую, и левую... Что, -- он ногами может шить?

   -- Дорогая моя, -- попросила Хова, -- дорогая моя... Ведь я сейчас расплачусь.

   Обе заговорили шепотом об ужасах избиений, и обе заплакали, испуганные своими словами...

   -- Отсюда нужно уехать, -- настаивала Гелла. -- Что мне ни говорят, -- я знаю одно: нас всех истребят. Наступит когда-нибудь ночь, одна такая ночь, из дому в дом будут ходить разбойники с топорами и всех, сколько нас есть, в одну такую ночь уничтожат. И я говорю моему старому: "Уедем!.. Продадим лавочку, и пусть они будут прокляты!"

   Вошли две покупательницы и, узнав Хову, заговорили с ней о бедной Маничке. И вдруг, неизвестно как, перешли на судьбы евреев.

   -- Вот все собираются, -- сказала старшая жестким голосом. -- Может быть думаете, что я здесь еще долго останусь? У меня сын... имею уж хорошего сына... Еще немного, и он возьмет меня к себе... "туда"! Слава Богу, слава Богу!

   -- А у меня зять, -- сказала вторая... -- "там" у него фруктовая лавка, и я буду продавать у него в фруктовой лавке... Таки и буду продавать, -- сберегу ему копейку...

   Как одуревшая, возвращалась Хова домой. Везде одно и то же... Страхи и бегство. Зачем же им оставаться здесь? Не довольно ли одной жертвы, бедной Манички? Она вдруг посмотрела на небо, будто душа Манички поманила ее, и с умилением и со скорбью подумала: