К табунам он вернулся только в октябре. Перед тем прошли большие осенние дожди, и бурая, выжженная летним зноем степь снова покрылась молодой травой. Кони перебирались из котловин на зазеленевшие высоты.

Кучендаев встретил Олько с радостью, ласково:

— Ждем, давно ждем. Твой косяк гуляет здесь. Один, без тебя, мой Уйбат не хочет на Каменную Гриву.

Олько спросил, где находится его прежний конь, Вороной.

— Бегает в табуне.

— Я хочу опять на нем ездить.

— Он же никуда не годится! Ты сам говорил — никуда. Я не знаю, как понимать тебя, — заворчал Кучендаев. — Вороной, Рыжий — все тебе не годятся. Тебе, может, самое лучшее совсем без коня, пешком бегать? Я не знаю, как понимать.

— Дураком был, вот как понимать надо, — сказал Олько.

Тут Кучендаев развеселился, засмеялся:

— А, вот как… правильно! Я тебе сразу хотел сказать это. А потом подумал: «Пускай сам увидит». Иди лови Вороного! — Старик ласково похлопал Олько по плечу. — Лови, езди и говори спасибо, что Кучендаев не отдал Вороного другому табунщику.

— Спасибо!

* * *

Весной жеребят отделили от маток и сгруппировали в особые табуны. Олько с Уйбатом выбрали себе табун жеребчиков, в который попал Савраска.

К этому коньку табунщики относились с особенной любовью. Не столько потому, что он в табуне был младшим, что когда-то его обидели волки, — главное было в том, что Савраска вырастал не таким, как все.

Дикие степные кони очень пугливы: неожиданно выпорхнет из травы птица, и этого довольно, чтобы табун уже кое-что видевших трехлеток сделал стремительный бросок в сторону. А если зарычит машина, раздастся выстрел, перепуганный табун обязательно отмахает два-три километра.

Савраска же был редкостным храбрецом. Вспорхнет птица — табун в сторону, а Савраска прижмет уши и во всю прыть за врагом. Птица уже высоко, но Савраска преследует ее тень, которая скользит по земле, а догнав, начинает свирепо бить копытами. Почует звериную нору и опять копытами — не скоро отгонишь.

Однажды разразилась сильная сухая гроза. Дождь падал редкими каплями — их можно было пересчитать, но громыхало так, будто все кругом разлеталось вдребезги. При первом ударе от неожиданности многие из жеребят сунулись на коленки, потом кинулись кто куда. Савраска тоже сунулся, но, вскочив, не побежал, а бесстрашно ринулся в бой с грозным невидимым врагом — при каждом новом ударе грома то начинал бить задом, то вскакивал на дыбы и яростно молотил передними копытами воздух.

Враг оказался упорным, живучим — вот уже охрип, онемел, кажется, добит совсем, а немного погодя налетает снова. Когда он наконец уполз в холмы, бессильно рыча и грозясь издали огнеметными глазами, Савраска еле-еле держался на ногах. А табунщики смеялись над ним до упаду.