Хозяйство было сильно разрушено. Свергнутые Октябрьской революцией богачи закрыли свои заводы и фабрики, а Советская власть еще не успела наладить их заново.

Отец Яшки, рабочий кожевенного завода, был убит белогвардейцами во время Октябрьского переворота. Мать, тоже работницу, уволили по случаю закрытия фабрики. Семья жила на паек для безработных: ломтик хлеба, кусочек выбоя[1]и немного сушеных овощей. На Черныша паек не давали.

В те дни, когда мать работала на фабрике, Яшка сидел дома и нянчил Ганьку; теперь же мать сама постоянно дома, и Яшке сидеть незачем. Ходят Яшка и Черныш по городу, питают себя.

Шли берегом вонючего ручья Булак. Черныш обнюхивал землю и теплую воду, которая текла из бань и пахла чем-то съедобным. Впереди них шел старьевщик Махамаджан с мешком за спиной. Он в своих мягких туфлях неслышно подходил к домам и окнам и начинал звонко кричать:

— Старье биро-ом!

Крик Махамаджана был очень похож на крик муэдзина с мечети, которая стояла недалеко от Яшкиного подвала.

Раньше, когда был жив отец и мать работала на фабрике, Яшка ненавидел старьевщика. Тот неизменно каждый день с солнечным восходом будил его. Потом, когда они осиротели и начали продавать барахло, крик Махамаджана сделался приятен для Яшки. Парень ждал его, прислушивался и даже видал во сне, а заслышав, бежал на улицу и кричал:

— Махамаджан, зайди!

Приходил высокий, прямой старьевщик, садился на скамью и промеж ног ставил свой мешок.

Мать приносила отцовские пиджаки, брюки, свои кацавейки и складывала к ногам Махамаджана.

Татарин брал вещи по одной, пялил на свет, чмокал, качал бритой седеющей головой и называл цену.

Мать обыкновенно всплескивала руками и говорила:

— Грабишь, Махамаджан, грабишь!

— Больше дать нельзя, — ласково улыбался желтым лицом старьевщик. — Товар много, покупатель мало. Сам Махамаджан не знает, куда будет продавать.

Мать забирала вещи, чтобы унести, но Махамаджан говорил:

— Постой, еще раз мал-мало будем глядеть, — и вновь начинал разглядывать вещи на свет. Разглядев, он прибавлял пятачок-два, мать упиралась и обвиняла Махамаджана в дневном грабеже. Татарин не обижался, сидел улыбался и помаленьку набавлял цену.

В такие моменты голодный Яшка сидел как зачарованный: он знал, что рано или поздно, но вещи утонут в мешке Махамаджана, а взамен их появится хлеб, может, и мясо. Парень досадовал только на одно, что старьевщик сразу не дает полную цену, но, слушая, как он накидывает пятачки, Яшка убеждался, что хлеб рано или поздно, но будет, и прощал Махамаджану его скупость и медлительность.