— Я бы тоже так помогнул раза два… — поддакнул Чекушка и крякнул. — Тут раз в неделю чекушку раздавишь, так вою на весь совхоз. А люди вон чего выделывают, и ничего, как с гуся вода.

— Помолчал бы!.. — оборвал его Меркулов, втайне, про себя, презиравший Чекушку, как только может презирать рачительный хозяин и добрый семьянин человека, зарплату которого идет получать в контору жена. Но выказывать свое презрение не стал: боялся, видимо, потерять собеседника.

— А куда они уехали, знаешь? — спросил Чекушка.

— Да кто его знает, никто толком не знает. В заявлениях написали, что пришлют адрес, куда им документы выслать. А куда… Она-то найдет себе работу, молодая, а он… Работать небось не приучен, всю жизнь в начальниках проходил.

— И будет где-нибудь начальником, не беспокойся…

— Не, теперь уже не будет. Партийный. У них на этот счет строго. Это тебе — к какой хошь бабе подсыпайся, дальше фермы все равно не пошлют.

— Д-да… — пробормотал Чекушка, пораженный, видимо, тем, что и в его положении, оказывается, есть свои преимущества.

— Жил, жил, — рассуждал Меркулов, — добра сколько нажил. Все есть, дети в институтах учатся, первый человек на селе, живи не хочу. И на тебе — все псу под хвост. Не понимаю…

— Любов… — глубокомысленно сказал Чекушка.

И тут Киреев не выдержал.

— Кончай базарить, мужики! — заорал он и швырнул ключ под ноги. — Развалились, как бабы, балабонят! Поехали домой!

— Чего орешь-то… — набычился Меркулов. — Домой, домой… А подборщик так и будет стоять?

— Постоит… Он железный. Завтра механик приедет, пусть он и разбирается с ним, я не нанялся за него ишачить! Поехали!

— Ну, поехали так поехали, — согласился Меркулов. А Чекушка, ни слова не говоря, начал радостно собираться. Раз Киреев сказал, значит, так оно к лучшему. И дело было вовсе не в том, что Киреев звеньевой на прессовании сена, в то время как Меркулов только отвозил тележки, набитые тюками, и привозил пустые, а Чекушка так и вовсе подсобный. Нет, совсем не в этом. Просто мужики чувствовали, что Киреев, хоть он и моложе их лет на десять, имеет право вот так распоряжаться и командовать. Никто этого не устанавливал, все сложилось само собой, и никакие должности и звания не могли поколебать этой неписаной, молчаливо признанной всеми иерархии.

Киреев был худ, черен и костист. В молодости, крепко выпив, любил подраться, да так, чтобы народу в свалке было побольше. Здесь-то его душенька, заключенная в стальную, пружинную взрывную силу костей и сухожилий, разворачивалась вовсю. И сейчас, в сорок лет, он нес свое тело так же легко и пружинисто. Только слегка отяжелел, заматерел, как будто коркой, окалиной покрылся. Мужики перед такими пасуют, а бабы млеют: чувствуют, видно, эту глубоко запрятанную, затаившуюся хлесткую силу. Но он ими особо не занимался: не интересовали.