Но палач внушал ему ужас. Ему казалось, что от желтых высохших рук этого человека пахнет кровью, что он пожелтел и высох от предсмертных криков замученных жертв.

— Я пришел к вам, господин палач… — пролепетал Жан Лемерсье, заикаясь и не понимая, что говорит, — для… касательно одного опыта, и… собственно говоря… это так важно для науки, что вы… я предполагаю…

— Я ничего не понимаю, мосье! — пожал плечами палач, и его огромная тень на потолке удивленно мотнула колпаком.

Жан Лемерсье опомнился.

— Завтра вам, вероятно, придется… совершить казнь одного… моего молодого друга… Жюля Мартэна… — сказал он.

— Жюль Мартэн? — наморщив лоб и как бы стараясь что-то вспомнить, повторил палач.

— Да, да… Жюль Мартэн…

— Позвольте, с кем я имею честь говорить? — быстро перебил палач.

— Меня зовут Жан Лемерсье, я…

— Жан Лемерсье?! — удивленно воскликнул палач и высоко поднял седые брови. — Жан Лемерсье, который установил новую теорию кровообращения?..

— Да, я Жан Лемерсье, — машинально повторил старик.

Лицо палача, дотоле суровое и бесстрастное, осветилось почтительной улыбкой.

— Я имею счастье видеть Жана Лемерсье!.. Знаменитого ученого Лемерсье! — несколько раз, как бы не веря себе, повторил он. — Уважаемый профессор… я так счастлив, что мне пришлось… Позвольте!

Палач торопливо смахнул на пол какие-то тряпки и подал табурет Жану Лемерсье.

— Чем же я могу быть полезен господину профессору?

Жан Лемерске машинально сел. Длинный, сухой палач — человек, убивающий людей, стоял перед ним, сдернув колпак, заискивающе улыбаясь и с искренним восхищением глядя ему в глаза, а маленький старичок в заштопанных коричневых чулках и рыжем паричке сидел на табурете и важно смотрел на кланявшегося палача, как профессор на внимательного и почтительного ученика.

— Да, вы можете оказать огромную услугу… не мне, а науке! — сказал он, значительно подымая палец. — Этот Жюль Мартен, осужденный…

— Позвольте, — перебил палач с невольной дрожью в голосе, — этот Жюль Мартен, не тот ли…

— Тот самый! — тихо проговорил Жан Лемерсье. Ужас изобразился в глазах палача, и голова его склонилась.

Наступило долгое торжественное молчание.