И вот часто, оставаясь наедине со своими думами и год за годом вспоминая свою жизнь, я, поверьте, не нахожу дня, прожитого напрасно. Тридцать своих лет в Уське прожил по велению сердца.

Старость, конечно, не радость. К концу пути, как всегда, утомляешься. Однако моя старость, как видите, принесла немало радости; и если судьбой мне назначена еще долгая жизнь, хочу прожить ее в звании учителя!

Прошу судьбу лишь о том, чтобы увидеть своими глазами новое поколение орочей настоящими людьми и на прощание сказать им:

— Пэдем нэйво, дети мои, на светлой реке ваших отцов!»

РАССКАЗЫ ИЗ ПУТЕВОГО БЛОКНОТА

РАССКАЗЫ ИЗ ПУТЕВОГО БЛОКНОТА

Почтальон из глубинки

Почтальон из глубинки

Перечитывая дневники своих дальних путешествий, я вспомнил Егора Солодякова и очень пожалел, что до сих пор ничего не написал о почтальоне из глубинки. А ведь рассказ можно было начать с того осеннего, дождливого дня, когда река Быстрая вышла из берегов, затопила поселок Тальниковый и все дома стояли по самые крыши в воде. Люди перебрались к подножиям лесистых сопок и в ожидании, пока спадет большая вода, ютились в шалашах, сооруженных из коры лиственниц.

В Тальниковом остались только работники почты. Правда, у них была моторная лодка, которую гонял по воображаемым улицам сам начальник почтовой конторы Иван Иванович Топорков, тучный одноногий человек с круглым озабоченным лицом. Он встречал спускавшихся с горного перевала почтальонов, принимал у них брезентовые мешки с письмами, тут же вручал им другие такие же мешки и приказывал ехать обратно.

Егорку Солодякова, который в последний раз доставил в Тальниковый почту и должен был получить расчет, Топорков встретил сурово. Вилюй был самым отдаленным селением в районе, а Егорка самым исправным почтальоном, и Топоркову не хотелось отпускать его с работы.

— Может, передумал, Егор? — спросил Иван Иванович, хмурясь и косясь на юношу, ибо чувствовал, что на этот раз Егору не прикажешь.

— Думал, Иван Иванович, однако не передумал! — признался Солодяков, перетаскивая в лодку свой новенький, специально купленный в дорогу чемодан и усаживаясь на довольно широкой корме. — Как можно в Москву не ехать?

Последние слова, видимо, убедили Топоркова, и, быстро сменив гнев на милость, он почти ласково, с мягкой улыбкой, так не шедшей к сего лицу, произнес:

— Ясно, против Москвы ничего не скажешь!