— Вы говорите странные вещи, Пуль, дикие вещи, — заметил Утерсон, покусывая палец. — Предположим, вы правы, предположим, что доктор Джекиль… ну да… убит, что же может заставить его убийцу жить в этом доме? Ведь это же нелепо!

— Вас трудно убедить, мистер Утерсон, однако слушайте, — заметил Пуль. — Всю эту неделю он… оно… словом, то, что находится в этой комнате, день и ночь требовало одного лекарства и все не находило того, что ему было нужно. Иногда он — то есть мой господин — писал приказания на куске бумажки и клал их на лестницу. Всю эту неделю мы только и видели, что исписанные листки да запертую дверь; кушанья ставились сюда и съедались, когда никто не смотрел. Ну, сэр, каждый день и даже по два, по три раза в день я получал приказания, и мне приходилось бегать по всем лучшим аптекарским складам города. Едва я приносил лекарство, как получал записку, говорившую, чтобы я вернул порошок назад, так как он не чист, и новое приказание идти в другой аптекарский склад. Лекарство необходимо, а зачем — неизвестно, сэр.

— У вас не сохранилось этих записок? — спросил Утерсон.

Пуль пощупал карман и вынул из него смятую записку; адвокат нагнулся к свече и внимательно рассмотрел ее. В ней говорилось: «Доктор Джекиль свидетельствует свое почтение господам Мау. Он заявляет им, что последний присланный ими порошок не чист и совершенно неприменим для его цели. В 18… году доктор Джекиль купил большое количество этого медикамента у господ Мау. Теперь он просит их тщательно поискать соль прежнего качества, и если их поиски увенчаются успехом, немедленно доставить ему это вещество. Расход не играет роли. Важность упомянутой соли для доктора Джекиля очень велика!» До этого места письмо было написано довольно гладко, но здесь виднелось чернильное пятно, как бы от брызг расщепившегося пера, и волнение писавшего прорвалось наружу в словах: «Ради Бога, найдите мне хоть немножко старого порошка!».

— Странная записка, — сказал Утерсон и прибавил довольно резко: — почему у вас в руках незапечатанный листок?

— Приказчик у Мау раздражительный человек, сэр; он бросил в меня бумажку, точно ком грязи, — заметил Пуль.

— Это, несомненно, почерк доктора? — спросил адвокат.

— Да, мне показалось, — хмуро ответил слуга и переменившимся тоном прибавил: — да что говорить о почерке! Я видел его.

— Видели его? — повторил Утерсон. — Как?

— Вот как, — начал Пуль. — Я нечаянно вошел в зал из сада. По-видимому, он вышел из кабинета за своим лекарством, потому что дверь была открыта, и он разбирал что-то в дальнем конце комнаты. Когда я вошел в зал, он взглянул на меня, вскрикнул и бросился по лестнице в кабинет. Я видел его только одно мгновение, но волосы поднялись у меня дыбом. Сэр, если это был доктор, зачем он надел маску на лицо? Если это был доктор, зачем он запищал, как крыса, и побежал от меня? Я достаточно долго служил ему, и потом… — Дворецкий замолчал и провел по лицу рукой.