● выслушать, вытащить на свет и принять эмоции;

● рассмотреть альтернативные решения, тщательно обдумать ситуацию, разыграть различные сценарии;

● обнадежить и поддержать, дать понять, что человек не один.

В нашем браке наступил кризис, когда у моей жены обнаружили опухоль щитовидной железы. Я в это время был занят завершением своей диссертации. Я слышал, как врачи сказали ей, что такие образования почти всегда доброкачественны, и принял это буквально. Я отмахивался от ее тревоги как от беспочвенной и злился на то, что ей требовалось больше заверений. Более того, возможная операция жены означала прекращение кормления грудью нашего сына возрастом чуть больше года. Я говорил себе и ей: мол, в скором времени его все равно нужно было бы отлучать, но не понимал, что для нее опыт лактации был важным периодом общения с нашими детьми и что она не хотела заканчивать его до момента собственной готовности к этому. Я в целом относился к жене как к надоедливому человеку, хотя она на самом деле имела много причин для страха и злости. Мой психоаналитик проявил тогда достаточную любезность, указав мне на мое поведение, слишком плохое, чтобы оправдать его грузом учебы. Он напомнил мне о моей реакции на зависимость матери – отрицание, отвержение, интеллектуализацию – и ее депрессию перед смертью. Разумеется, я снова прибегал к своим защитам. И еще боялся опухоли щитовидной железы. Я не хотел терять Робин. Но не позволял себе думать об этом. Я не сказал ей, что волнуюсь за нее, – напротив, советовал ей не беспокоиться и злился, когда она все равно беспокоилась.

В нашем браке наступил кризис, когда у моей жены обнаружили опухоль щитовидной железы. Я в это время был занят завершением своей диссертации. Я слышал, как врачи сказали ей, что такие образования почти всегда доброкачественны, и принял это буквально. Я отмахивался от ее тревоги как от беспочвенной и злился на то, что ей требовалось больше заверений.

Более того, возможная операция жены означала прекращение кормления грудью нашего сына возрастом чуть больше года. Я говорил себе и ей: мол, в скором времени его все равно нужно было бы отлучать, но не понимал, что для нее опыт лактации был важным периодом общения с нашими детьми и что она не хотела заканчивать его до момента собственной готовности к этому. Я в целом относился к жене как к надоедливому человеку, хотя она на самом деле имела много причин для страха и злости.

Мой психоаналитик проявил тогда достаточную любезность, указав мне на мое поведение, слишком плохое, чтобы оправдать его грузом учебы. Он напомнил мне о моей реакции на зависимость матери – отрицание, отвержение, интеллектуализацию – и ее депрессию перед смертью. Разумеется, я снова прибегал к своим защитам. И еще боялся опухоли щитовидной железы. Я не хотел терять Робин. Но не позволял себе думать об этом. Я не сказал ей, что волнуюсь за нее, – напротив, советовал ей не беспокоиться и злился, когда она все равно беспокоилась.