Я узнала о ее уходе на группе. И с этим тоже надо уметь обходиться.

И говорили мы о формах проживания горя и утраты. И о страхах потерять меня. Мы говорили о страхе за себя. О страхе за детей. И страхе рожать детей, потому что не вынести, когда у ребенка диагноз, несовместимый с жизнью.

Смерть терапевта как восьмой вариант окончания терапии.

8. Терапевт умер.

Но со смертью терапевта терапия пациента не заканчивается. И страх потери терапевта — неважно, по какой причине, — это страх, который есть у всех пациентов. У всех, кто испытывает доверие и выстраивает отношения.

Но терапевт — это лишь символ. Символ того, что может не случиться.

Страшно не найти себя. Страшно найти себя и потерять. Страшно потерять время, страшно, что будет поздно найти себя. Что закончатся силы на поиски. Страшно, что, даже если и найдешь, уже собой не насладишься.

И я сталкиваюсь снова и снова с экзистенциальными темами: «Смыслы», «Страхи», «Одиночество», «Изоляция», «Смерть».

Я имела возможность попрощаться. И имела возможность понять, что все плохо.

Я не знаю ни одного человека, кто вышел из хосписа на своих двоих. И ни одного в хосписе, кому врачи сказали бы: «Мы ошиблись с диагнозом, вы можете идти домой».

Хоспис — это конечная станция. Это депо. Всё. Потом больше ничего нет. Битва закончилась. Иногда даже не начавшись.

Пациент умер. А ты был свидетелем и соавтором изменений. И ты идешь в группу. Сталкиваешься, встречаешься с участниками. А там проекции, молчание.

Траур, страх, беспомощность, чувство собственной недееспособности, потребность и нуждаемость, ранимость и уязвимость в высшей точке.