И зевнул. Вся усталость этих дней, вся нервотрепка, копившаяся где-то на дне мозга, спрятанная под слоем адреналина, вдруг нахлынула, обрушилась разом, лишая последних сил.

Леха еще раз зевнул. Господи, и спать-то как хочется…

А сатир опять заорал прямо в голове:

— Эй, рогатый! Не молчи! Что со схроном?!

— Нормально.

— Ничем не задели? Пулями там, осколками?

— Нет.

— Уф!

— Только не кричи, очень прошу.

— Ладно, поучи ученого… — тут же выдал сдачу сатир. Впрочем, довольно миролюбиво. Так, для галочки.

Впереди опять хлестко щелкнула снайперка Молчуна, но это уже не трогало. Они и сами справятся. А вот некоторым можно поспать…

Теперь — можно. Наконец-то!

Поспать. Прямо сейчас. Не дожидаясь, пока добьют немцев, — добьют, можно не сомневаться! Вот прямо здесь, возле схрона, и завалиться. Хотя нет… Здесь не улечься. Одни камни острые…

Э! Да тут же рядом, в каких-то тридцати метрах, — край плато. И дальше лишь песок, ровный и мягкий.

Леха засеменил к краю плато, к желтоватой полосе песка между плато и черной стеной Блиндажного леса… И встал.

За полосой песка, на опушке блиндажного леса, стояли два кабана — Клык и альбинос. Из-за стальных стволов вынырнул и третий, черноухий. С полной охапкой темно-зеленых… желудей?

На опушке, что выходит в Кремневую долину, желуди были с кулак величиной. Эти же были куда крупнее, с ананас. И бока куда четче рубленые, чем у маленьких…

Леха сглотнул. Теперь понял, что они напоминают. Никакие это не желуди.

На песке возле кабанов лежали две горки этих желудей, чуть поодаль друг от друга.

Альбинос стоял спиной, глядя на Клыка. Сам Клык глядел на плато, лениво перекинув руки через огромный стальной сук, лежавший на плечах коромыслом. Встретился взглядом — и ощерился от уха до уха.