И может, оно часть всего?

Эта вот история о несчастной любви. Девицы, которых убили. Слухи, вдруг очнувшиеся, расползшиеся, множатся, что клопы в дурном трактире.

Кто и зачем?

Чего ждать?

Он дождался, пока тело уберут. И самолично проводил Святозара в покои, ныне ставшие камерой. И руку протянул, но Бужев покачал головой:

— Подобные вещи не стоит трогать. Это… магия на крови. И передать его я могу лишь тому, кто кровью со мной связан. Или истинному императору. В противном случае сработает проклятье. Отсроченное, но все одно пренеприятного свойства.

— Императору?

— Именно. Не наследнику. — Святозар выложил клинок на стол. — Но я могу поклясться, что не использую его во вред людям.

ГЛАВА 37

ГЛАВА 37

— А еще говорят, будто бы по ночам она в змеюку обращается и выползает, рыщет-ищет добычу, — тихим шепотом продолжала девица преразбитного вида. Она устроилась на тюке соломы, в одной рученьке держала соленый огурчик, в другой — стопочку.

Стопочку она подняла.

Выдохнула и опрокинула одним махом. Огурчиком закусила, рукавом занюхала.

И кто-то из конюшенного люду хмыкнул с уважением: самогон-то был хорошим, выдержанным и крепости немалой. А она, ишь, даже не поморщилась.

— А как найдет, так и обовьет кольцами, и силу тянет, тянет… до смерти не выпивает. Пока. А жизнь крадет, свою длит…

— Здорова языком чесать, — буркнул Матвей, человек мрачный, нрава необщительного, но силы немереной, из-за которой прочие с ним связываться опасались. Зато вот кони Матвея любили со страшною силой, поговаривали, что кровь у него не совсем человеческая, да и слово он тайное знает. Слово многие выпытать хотели, да только на деньги Матвей глядел равнодушно, пить не пил и баб стерегся.

— Хочешь сказать, вру я? — Девица раскраснелась, поднялась, руки в бока уперла. — Вот скажи, вру?!

— Врешь, — спокойно ответил Матвей, от седла отвлекаясь. Правил он его легко, орудуя шилом, будто иная барышня иголкою серебряной. И стежки получались ровные, аккуратные.

Ему бы в шорники идти, да только лошадей Матвей любил больше, нежели людей, не говоря уже о деньгах. И на конюшнях ему, сироте горькому, прибившемуся после Смуты, было хорошо.

Тепло.