И бросилась вперед.

Благо долго бежать не пришлось: поворот — и вот уже она едва не падает, споткнувшись о мертвую девицу… вернее, падает.

И аккурат на девицу.

Не девицу.

И не мертвую. Правда, Лизавета это поняла далеко не сразу и сперва даже рот раскрыла, чтобы заорать, а после закрыла со всею поспешностью. Она поерзала, пытаясь встать, но тело лежало поперек коридора, а Лизавета — поперек тела. И поза была преглупейшая. В уголочке же, сжавшись в комок, сидел жених ее названый и пялился на Лизавету единственным глазом, только навряд ли видел. Уж больно глаз этот затуманенным был. На месте второго зияла черная неприглядного вида дыра, от которой расползались рубцы.

— Убили… — продолжала голосить баба в темной форме дворцовой прислуги.

— Заткнись, — велела Лизавета, прикидывая, как оно будет половчей: переползти через болвана или же на него опереться… как бы не провалился. Лицо-то явно из воска леплено и со всею старательностью, а вот тело, может, деревянное, а может, соломенное, тогда опираться на него никак не можно.

— Ой, мамочки…

Лизавету дернули и, приподнявши, поставили на ноги. Юбку поправили, платочек протянули.

— Благодарю, — сказала она князю Навойскому и почувствовала, как предательски пунцовеют щеки. Лизавета ущипнула себя за руку: в конце концов, тут дело серьезное, а она того и гляди влюбится.

А влюбляться в малоподходящих личностей — это как раз таки несерьезно.

— Не за что. С вами все в порядке? — вежливо поинтересовался князь, но руку Лизаветину не выпустил, хотя в обморок она падать не собиралась и вообще смела надеяться, что вела себя предостойнейше.

С другой стороны…

Руки у него теплые. И крепкие. И…

— И что тут произошло? — поинтересовался князь пресветским тоном.

— Убили, — не слишком уверенно ответила женщина, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся молоденькой и несчастной. — Я иду, а туточки она…

— Это болван, — сочла нужным уточнить Лизавета. — С восковым лицом…

Жених вздрогнул.

И попытался встать.

— Сиди уже, герой… — рявкнул князь, и на пол плюхнулась та самая девица, которая стиснула в кулачках передник, должно быть, дабы не разрыдаться. Ее плечики мелко подрагивали, а в широко распахнутых очах стояли слезы.