И еще одну.

Он в постели, а комната под пологом, и никто не услышит, не узнает.

— А еще говорят, что Навойский давно про все знает, но царицу слушает, потому как, во-первых, любовник…

Стрежницкий фыркнул, хоть от этого и стало больно. Мазь впиталась, а может, просто утратила чудесные свойства свои, главное, глазницу дергало и жгло.

И дерганье это передавалось в пальцы.

А еще мешалась подлюсенькая мыслишка, что теперь-то ни одна девица не взглянет на Стрежницкого не то чтобы с любовью, хотя бы с симпатией. Нет, женитьбе это не помешает — раз уж матушке обещался, надобно слово держать, — не такие уроды супруг себе покупали, однако…

Обидно, да.

— …А во-вторых, сам завороженный. Вот и скрывает смерти…

Плохо.

Очень плохо.

Если слухи ходят, то кто-то их распускает.

— А еще что говорят?

Она подошла и присела на постель, положила холодную ладошку ему на лоб и покачала головой:

— Вы так себя и вправду умучите… у вас жар, знаете?

— Пройдет.

— А то… папенькин полковой целитель тоже говорил, мол, все проходит… особенно со смертью. Покойники, они вообще на редкость здоровый народец. И чего улыбаетесь?

— От вас цитронами пахнет.

— Это туалетная вода такая, — пояснила Авдотья. — Лежите, я мало что умею, но…

И сила ее холодная, с цитроновым ароматом.

— …Скоро смуте быть. Я папеньке отписала, потому как местным у меня веры нет. И вы князю передайте, что Пружанские всегда короне верны были. И будут.