— Почему наутро? — поинтересовалась Одовецкая, коробочку с пером к груди прижимая.

— Чтоб подозрений не возникло.

Она фыркнула и, призадумавшись, сказала:

— Лучше уж заставить сосудик в голове лопнуть. Можно сделать так, что стеночка истончится… правда, тут со временем не угадаешь, но зато любой другой целитель скажет, что смерть эта обыкновенна.

Таровицкая закатила очи:

— И с кем я жить собираюсь?

— А ты не живи, — предложила Аглая.

— Другие еще хуже… слышала? Бульчарова подружке стекла битого в туфли подсыпала, потому что у той колени круглее.

— Веский повод…

— Вот ей и отставку дали, хотя по конкурсу она с проектом неплохо справилась. Как по мне, лучше уж сосуд, чем стекло в туфлях.

Лизавета покачала головой: до чего невозможные люди. Разве ж можно со смертью шутки шутить?

— Стало быть, в монастырь ты все-таки не едешь?

— Я решила, что там и без меня неплохо управятся.

— А бабка твоя?

Одовецкая пожала плечами.

— Недовольна. Но… у нас не принято неволить. Просила передать твоему деду, что в его годах надобно в постели лежать, а не по пустырям прыгать.

— Ага… передам… всенепременно. Только он не сильно твоей старше… слушай, может, поженим их? Пусть друг другу душу мотают, а нас оставят в покое?

— Думаешь?

— Думаю, мой отец зря молчит, хотя… я ему это говорила, и не раз. — Таровицкая стала серьезна как никогда. — Пусть она прямо спросит. Думаю, теперь он уже готов. Во всяком случае, в глаза врать не осмелится. Только, прежде чем спрашивать, пусть хорошо подумает, готова ли она в самом деле правду услышать.