Я смотрела на Теда, державшего мое лицо в своих руках.

— Никому. Потому что я люблю тебя, люблю до безумия.

— Мы оба сумасшедшие, — я притянула его к себе. — Во всяком случае за себя могу ручаться. Потому что мне нужен ты, зараза, паразит, гад. Но ты мой мерзавец и мой гад. И другой мне не нужен.

А потом мы, словно одержимые, прильнули друг к другу. В сторону полетела одежда, блики огня заиграли на обнаженной коже.

Я приняла мысль о том, что мне нужен именно этот чокнутый ловец. Мое тело говорило об этом без слов: предательской дрожью предвкушения, манящим запахом, неприкрытым возбуждением, которое, казалось, можно было ощутить подушечками пальцев. Его яростный поцелуй и вспышка радости. Мой безмолвный крик. Одно, почти болезненное страдание на двоих, что ярче любых фейерверков в ночном небе.

Тэд.

Он ворчал, боролся с желанием, нарастающим огненной лавиной, которая, казалось бы, выжгла весь воздух в его легких. Он балансировал на краю краткого мига предвкушения. А потом прикоснулся к ее плечам, бедрам и сорвался.

Он опустился, упираясь коленями в ковер, что лежал перед камином, и начал погружаться в нее.

Медленное проникновение, когда боль и радость сплетаются воедино, заставила ее выгнуться дугой, откинуть голову. Она закинула ноги ему на бедра, словно боясь, что он отступит, что прекратится эта сказочная пытка.

Горячая, влажная. Она дарила ему сотни лет восхитительного напряжения, которые сконцентрировались сейчас в одном миге.

Шенни вцепилась в его плечи руками, словно утопающий за последнюю опору. Ее ногти оставили на нем свои отметины.

Ее вскрик, рожденный их полным единением, ее чуть напрягшаяся от боли спина, его заботливые руки и нежный шепот.

Шенни, раздавленная тяжестью мужчины, ее мужчины, задыхалась. Боль и радость, расслабленность и напряжение — все это свернулось внутри нее тугим клубком, даря умиротворение. Она ощущала его внутри себя и это состояние дарило ей чувство того, что лишь все происходящее имеет значение.

Он нежно поцеловал ее и начал двигаться. Шенни стала подниматься и опускать, вторя его такту. Они то впивались телами друг в друга, то расходились, сначала медленнее, потом все убыстряясь и убыстряясь.

Его язык словно повторяя движения плоти, тоже начал свой собственный танец, то вторгаясь в ее рот, то задерживаясь у самых губ, ловя ее стоны.