Те, кому не представилось возможности убить какого-нибудь «врага народа», не унывали, — патриотически настроенные граждане вломились в монастырь Бернардинов, где перебили уголовников, ожидавших отправки на галеры, в Бисетр, где содержались душевнобольные преступники, а так же всякие нищие и бродяги. Под конец вспомнили и про Сальпетриер, тюрьму для проституток, перебили и их тоже. Теперь патриотам можно было отправляться на фронт с чистой совестью и с уверенностью, что всякое зло в Париже полностью истреблено.

К тому моменту у Филиппа было всего лишь около сорока птенцов, немного маловато, но для начала должно было хватить. К тому же управиться с таким количеством новообращенных вампиров было не очень просто. Всех их требовалось где-то разместить. Каждому приходилось прочесть лекцию на тему, что можно, а что нельзя. Каждого нужно было научить охотиться — завораживать жертву, пить кровь и убивать. Каждому следовало внушить, что осушать человека до смерти можно только с разрешения мастера и только в условиях военного времени, потому что на самом деле существует Закон, запрещающий вампирам убивать смертных. Закон неприятный, но необходимый, за нарушение которого вампиров обычно карают смертью. Большинству следовало так же продемонстрировать свою силу, чтобы уберечь от глупых выходок и вполне естественного в упоении от собственной силы и могущества желания самостоятельности. Для этого парочку особенно строптивых неофитов пришлось убить. Жестоко и впечатляюще. И главное — за дело.

А вообще наличие птенцов оказалось довольно занятным опытом, который и сравнить-то было не чем. Это не походило на отношение родителя и детей, ведь дети хоть и зависят от тебя, но разум и воля всегда остаются их личной собственностью, — по крайней мере, их шкодные замыслы никак не разоблачишь заранее. А новорожденные вампиры были все равно, что пальцы на собственной руке, чем-то совершенно неотъемлемым и близким, абсолютно понятным, что ты знаешь не хуже, чем себя, чем ты можешь руководить по собственному желанию. Идеальные солдаты, мечта любого командира! Ну, по крайней мере, сейчас они такие…. Филипп теперь часто вспоминал своего мастера и не переставал удивляться, как же он позволил им с Лорреном провернуть их хитроумный замысел, ведь все помыслы и чувства птенцов на виду, не нужно даже особенно стараться, чтобы прочесть их. Должно быть, мессир Гибур слишком привык к слепому повиновению своих детей во мраке. К их абсолютной преданности и любви. К почти физиологической невозможности совершения ими предательства. И ведь, в самом деле, Филиппу было до сих пор неприятно вспоминать о том, что ему пришлось сделать, хотя прошло уже больше ста лет. Каждый раз появлялось какое-то тоскливое чувство в душе, будто рана от потери еще не затянулась. Может, и не затянется никогда…