Жаркое пригорало, по углам копилась пыль, дом постепенно превращался в филиал Комеди Франсез, — или, как называли его теперь, Национального театра, — но неожиданно безобразие прекратилось. Крысиный король счел частые визиты своего подданного в дом принца города подозрительными, и Фигаро надолго пропал. Почитатели и особенно почитательницы его таланта очень переживали по поводу этого исчезновения, опасаясь, как бы злобный предводитель крыс не убил их кумира. Но, к счастью, этого не произошло. Однажды вампиры узнали удивительную новость: Роже Ренар убит кем-то из своих приближенных. А уже через пару дней после этого на пороге дома Филиппа вдруг снова появился Фигаро, выглядевший исхудавшим и измученным.

И с умирающим ребенком на руках.

Дело было глухой ночью, за пару часов до рассвета, моросил мелкий дождик и холод пробирал до костей. Все люди спали, на боевом посту оставались только мажордом и парочка вампиров из стражи, которые и впустили вымокшего оборотня в дом, немало пораженные его неожиданным визитом.

— Боже правый, что все это значит, месье? — бормотал Жером, переводя взгляд с чумазой и небритой физиономии Фигаро на завернутого в одеяло мальчика.

— Его высочество дома? Мне надо немедленно поговорить с ним, — мрачно ответил тот.

— Его нет, — возмущенно отвечал мажордом, — и смею вас уверить…

Оборотень не дал ему договорить.

— Жером, черт тебя возьми, — сказал он с чувством, — Не держи меня на пороге! Ребенка надо скорее уложить в постель и переодеть в сухое. Разбуди Мари или Шарлотту… Ну же, шевелись!

Жером поджал губы, но подчинился.

— Положи его пока на диван, — разрешил он и ушел, громко бормоча, — Не нашлось иных постелей в городе! Только в этом доме!

Спустя четверть часа мальчик лежал укрытый перинами у натопленного камина и, по-прежнему, пребывал в беспамятстве. Возле него хлопотали женщины, не зная, что предпринять. Они привыкли ко всяким странностям, их мало что могло испугать, но несчастное дитя со спутанными в колтун белокурыми локонами, измученное, тощее и под толстым слоем грязи бледное до полупрозрачности, вызывало у них острое чувство сострадания и гнев.

Когда Мари сняла с ребенка лохмотья, то едва не лишилась чувств от жуткого смрада гниющей плоти. Тело мальчика было покрыто язвами. Особенно ужасающе выглядели те, что на шее, тряпки, которыми она была замотана, полностью пропитались гноем и под ними зияли черные раны. Прикасаться к этим ранам никто не решился, кухарка только собрала вонючие обноски и вынесла их из дома к конюшне, чтобы поутру сжечь.