— Абсолютно! Жизнь уже ее покидает, еще минут пять и все будет кончено, — Лина скосила взгляд на Филиппа, тот усиленно пытался услышать, о чем она говорит понтифику, в то время, как над ним склонился Алексей.
— Что ты хочешь сделать? — он пристально посмотрел на девушку, понимая, что она неспроста завела этот разговор.
Самому понтифику было глубоко наплевать, выживет ли эта смертная или нет.
— Ее нужно обратить, это последний штрих, он закрепит созданное мною, — девушка недоговорила, но понтифик понял, о чем она умолчала.
Он сначала обернулся к ученику, все еще слабому после полученных ранений, пристально посмотрел на него, решая достаточно ли у него сил для этого обряда, затем подошел к Дитриху.
— Брат, — громко позвал он отчаявшегося высшего, — Даю тебе разрешение обратить эту смертную!
Дитрих оглянулся на понтифика в надеждой во взгляде и, получив кивком подтверждение услышанному, склонился над Милой.
…
Клавдия отвернулась от окна, в которое долго время смотрела, пытаясь собраться с мыслями. Было что-то во вчерашнем заседании, что ее беспокоило, какая-то заноза, которую женщина упустила из виду. И вот сейчас она поняла, что именно.
— Знаешь, мне только сейчас пришла в голову мысль. Мы ведь давно знали Гая и он просто так ничего не делал, верно?
— К чему ты клонишь? — поинтересовался Александрос, складывая документы в одну стопку.
Жена подошла к нему ближе и, склонившись к самому уху, прошептала:
— Гай ни за что не стал бы делать из этой смертной гемофага, если бы не был уверен на сто процентов, что она сохранит свои способности!
— Но Печать…
— Именно! Аркан уничтожит любой талант, если только по мощи он не превосходит силу печати.
Александрос понял, к чему клонит жена.
— Так ты считаешь?
Клавдия покачала головой:
— Я уверена, что эта смертная — четвертая в роду!