— Я никому не скажу, клянусь.

Позади нас раздаётся грохот со звоном кастрюль и сковород, падающих на пол. Я подскакиваю на ноги и встаю перед Саидой. Мой желудок сжимается, когда я открываю дверь кладовой.

— Судья Алессандро, — говорю, в то время как страх сковывает моё тело. Не за себя, за Давиду.

Алессандро стоит посреди пустой кухни, с альманом в кулаке. Камень пульсирует воспоминанием обо мне и Давиде. Его лицо исказило злорадство, пока он размахивает камнем как трофеем. Давида тянет меня за рукав, и я пытаюсь взглядом заверить её, что всё в порядке.

— Лео не поверил, когда я сказал, что ты только прикидываешься со своей раной. Он хотел доказательств, прежде чем идти к Мендесу. Подумать только: доказывать, что моё слово ценнее слова кого-то вроде тебя.

Это Лео ему рассказал, куда я пошла? Я думаю обо всех наших разговорах, о секретах, которые мы храним. Нет. Я должна верить Лео… Но это не то, о чём нужно думать сейчас. Надо защитить Давиду.

— Понятия не имею, что ты там видел, — я поднимаю руки, одну в перчатке и другую перевязанную, в воздух. — Но мы просто обедали вместе. Или это уже запрещено?

— Ни словом больше! — Алессандро тычет мне альманом в лицо. Его худощавое тело натянуто от страха. Я видела, как волков в клетке на карнавале кормили с тем же видом. Я щурюсь от яркого света кристалла со свежим воспоминанием. — Каждое слово из твоего рта лживо. С твоей рукой всё в порядке, и теперь судья Мендес сам в этом убедится.

— И кто же прочитает камень? — спрашиваю спокойно, хотя внутри меня всё вопит от ужаса. — Судей сотни. Робари одна.

— Тварь, — плюёт он мне под ноги. — Ты переоцениваешь свою значимость.

— Я просто говорю то, что мы оба хорошо знаем.

— Ты права, робари, я не могу прикоснуться к тебе. Не пока ты околдовала хорошего судью. Но, — его взгляд перемещается к Давиде, — если мне не изменяет память, несколько леди пожаловались на пропавшие драгоценности. Знаешь, как наказывают за воровство?

Ломают пальцы, дают им зажить, а потом отрубают. Давида в ужасе давится воздухом. Я стою прямо перед ней, но вечно защищать её от Алессандро я не смогу.

— Муки, которые ей предстоят… — говорит Алессандро, и его глаза горят чем-то большим, чем страх. В них есть жестокость, которую я раньше не замечала, потому что принимала его за сопливого подлизу-ученика. Но он гораздо опаснее. Он достаёт кинжал из ножен, и я вижу ту часть его, что наслаждается чужой болью. — Это ужасно. Но я слышал, что ей не привыкать к наказаниям. Не думаю, что король простит повторное нарушение правил.