Я выхожу из ванной, готовая стать свидетелем их ссоры. Птолемус не из тех, кто повышает голос, по крайней мере, на свою сестру, но он имеет на это полное право. Он, как и я, понимает, что она должна отречься от престола вместе с ним.

– Толли, – говорю я, приветствуя его настороженной улыбкой. Он кивает в ответ.

Оба они в грязи, на их коже расцветают новые синяки.

– Спарринг? – задумчиво говорю я, проводя пальцем по фиолетовому пятну на виске Эванжелины. – Кто победил?

– Неважно, – слишком быстро отвечает Эванжелина.

Я мягко улыбаюсь, сжимая ее плечо.

– Поздравляю, Толли.

Птолемус не злорадствует.

– Она просто жаждет взять реванш.

– Как всегда, – фыркает Эванжелина. Она садится на край нашей кровати и снимает грязные ботинки, бросая их прямо на прекрасный ковер. Я прикусываю язык. Не хочу снова ругать ее за то, что она не соблюдает чистоту.

– И что именно ты выиграл? – спрашиваю я, переводя взгляд с брата на сестру. Оба они прекрасно понимают, о чем я говорю – и неважно, сколько я буду ходить вокруг да около.

В комнате воцаряется тишина, густая, словно один из черничных пирогов Кармадона.

– Гордость, – наконец говорит Птолемус, как будто понимая, что Эванжелина будет молчать. И не признает то, с чем не может смириться. – Мне пора. Я и так опаздываю. – Даже он не может сдержать разочарование в своем голосе. – Эви, передашь мне письмо?

Эванжелина молча кивает головой в сторону гостиной. Конверт все еще лежит на столе, белый квадрат на полированном дереве. Я к нему не прикасалась. Вряд ли когда-нибудь смогла бы взять его в руки.

– Хорошо, спасибо, – бормочет Птолемус. Когда он проходит в комнату, я задаюсь вопросом, будет ли он ворчать себе под нос, жалея, что Эванжелина не поехала с ним.

Я смотрю на нее, а не на него. Несмотря на все очарование и блеск двора Норты, в Монфоре Эванжелина кажется красивее. Без кричащего макияжа, платьев с иголочки, драгоценных камней, которыми был усеян каждый дюйм ее кожи, легче увидеть ее саму. Ее острый нос, такие знакомые губы, скулы, ради которых можно умереть. И все, что она пытается скрыть от других: гнев, желание и боль. Здесь у нее нет доспехов.

Поэтому я улавливаю, когда по ее лицу пробегает тень, понимаю, что она скрывает. Не сопротивление. А капитуляцию. И облегчение.

– Эви, их два, – Птолемус быстро возвращается, сжимая в руке открытый конверт. Его глаза в замешательстве мечутся между нами. – Письма два.

Она не сводит глаз со своих босых ног, как будто считает пальцы на ногах.

– Потому что я написала два письма. Это же не так сложно понять. – Ее надменный тон заставляет меня двигаться по спирали во времени, и внезапно я сижу на торжественном обеде, наблюдая, как она разрывает на куски какого-то бедного поклонника. Но она улыбается своему брату так, как никогда не улыбнулась бы другому мужчине. – Мне хочется быть готовой к нескольким исходам ситуации.