Нельзя.

Она — его имущество. Он может делать с ней что захочет. А если отказать, то её снова будут бить. Наверное опять высекут. А может поставят ещё одно клеймо... Лучше она потерпит. Тем более, пока он не делает больно, просто трогает, гладит, зачем-то пытаясь вызвать её отклик. Зачем? Ведь знает, что она не имеет права оттолкнуть. Быстрее бы он насытился и отпустил её. Но почему-то вдруг остановился и стал просто смотреть.

Ну да. На ней же шрамы.

Много.

Ожог.

И синяки.

Её в начале почти каждый день толкали, пинали, пока не стала послушной. А кожа нежная, не привыкшая к такому, долго не заживает. И на руках её мозоли. Некоторые лопнули. Хорошо, что она почти не чувствует. А вот ему наверняка стало неприятно от неё такой. Вспомнил, что она грязная человечка. И хорошо. Она бы не хотела продолжения с ним. Вообще ни с кем. Но с ним особенно. Вот бы разрешил уйти...

И когда разрешил, она торопливо шла к себе в каморку, иногда оглядываясь, но не поднимая головы. Вдруг он уже отправил стражу за ней, и они снова отведут её в ту жуткую комнату? Чтобы наказать. Она вроде бы не сделала ничего такого сегодня. Только попросила разрешения уйти. Могло это его разозлить? И разве ему нужен повод?

Всю ночь Эммили вздрагивала, слыша малейший шорох. Вдруг пришли за ней? Казалось, кроме страха боли больше чувств у неё не осталось. И воспоминания были такие далекие, ненастоящие, словно не её вовсе.

Но на следующий день он позвал вновь. И конечно она пошла. Сжав кулачки, надеясь, что сегодня он не станет делать то, что вчера. И не станет наказывать. Не будет бить. И не прикажет другим. А ведь он мог. Ещё и не то…

Вот бы не сегодня.

На столе в королевских покоях стояли фрукты и сладости, но она даже не обратила на них внимания. Почти все время смотрела в пол. Хотя когда оказалась здесь в первый раз, именно это и вызывало её восторг. Теперь, отдаленно вспоминая, как запросто и доверчиво вела себя тут раньше, Эммили лишь мысленно морщилась. Понятно, почему он презирал её.

Вопрос прозвучал неожиданно.

— Я могу что-то для тебя сделать?

— Я не понимаю, господин...

На лице короля отразилось раздражение.

— Я просил не называть меня так!

— Прошу прощения, Ваше величество, — её голова склонилась еще ниже. А он снова заговорил тихо, будто извинялся. Перед кем? Перед ней? Нет, это невозможно.

— Эмми, ты чего-то хочешь?

— Нет, Ваше величество. Больше ничего.