Мир кажется иным. Жар и парящий в воздухе песок уже не мешают, ничуть, наоборот — солнце, ещё совсем недавно такое пронзительно-острое, жгучее, приятно щекотит кожу. Песок не царапает ноги, напротив, его упругая мягкость естественна.

Зрение тоже стало иным. Более резким, отчётливым, словно и не было бесконечных часов, проведенных за чтением в детстве и юности. Кажется, я могу разглядеть каждую мельчайшую песчинку, даже те, что на горизонте. Шерстинки на крохотной каменке, прыгающей а паре сотен метров от нас. Побелевшие, посеревшие от напряжения и усталости, что-то шепчущие губы слепого мага Варидаса.

Шамрейн уже так высоко, что кажется диковинной парящей птицей.

А я… взлетаю тоже. Тело содрогается, но его движения так естественны, так органичны, что, пожалуй, доставляют удовольствие, а не смятение или дискомфорт. Мне нравится подниматься выше к апельсиновому небу, там становится прохладнее и свежее, и перемещаться в пространстве проще. Я лечу вверх выпущенным пушечным ядром, а кажется, будто несусь в санях с ледяной горы вниз. Нечто плотное и вытянутое, огромное, как два паруса, равномерно взмахивает то вверх, то вниз, спину тянет… Это крылья! Мои собственные крылья!

Я так плохо ощущаю собственное тело, взгляд устремлён только на второе чудовище. Чудовище ли? Если только от слова «чудо»…

Что-то странное творится со мной, что-то, некогда важное, основополагающее, переламывается, перемалывается внутри. Кости становятся легче и прочнее, мышцы ноют. Огненный ком в области диафрагмы лопается, жар разливается по телу. И я, рожденная, обретённая заново, окончательно забываю свою прошлую жизнь — легко, словно сухой невесомый песок сдувается с горячего пирса сильным предштормовым ветром. Не так, как забывала Карина — наведённым злокозненным забвением, призванным замаскировать истинные чувства, вовсе нет. Ничего в ней не было, в моей жизни, заслуживавшего того, чтобы помнить, пережёвывать воспоминания. Ничего и никого. И я-новая была свободна, и не тащила за собой тяжелый саквояж с ненужным мне прошлым. Я летела вслед за Шамрейном, и этот полёт казался самым правильным, самым прекрасным из всего, что было и даже просто могло быть. Шамрейн совершил круг над Пустыней, разломанной пирамидой, чёрным провалом внутри неё, высоким Каменным Замком, покосился на меня в полёте, коснулся крылом. Приятно. Его тёмно-лиловые глаза без зрачков напоминали прорехи, сквозь которые в мир рвался вечный безграничный космос, в глубине вспыхивали и гасли крошечные звёздочки.

«Узнал меня? Увидел? Чувствуешь?»