Отцу.
И мир содрогнулся.
— И да, — негромко добавил Аид, убедившись, что никто не упал в обморок и не рвется запихивать их с Кроном в Тартар уже вдвоём. — Не хочу тебя огорчать, но во-он та живописная двухголовая хрень — это все же твой внук.
Эпилог
Эпилог
От войны можно устать.
Когда ему впервые явилось мимолётное ощущение усталости, он, конечно же, отмахнулся. Ощущение было странным, достаточно новым, чтобы не поверить сразу, принять за каприз воспаленного сознания (а что тут такого, он перестал питать иллюзии насчёт собственной адекватности к концу пятого столетия в заключении). Но потом он понял — да, это усталость. От войны. От навязчивых и наивных попыток освободиться. От мятежных титанов, которые эти попытки предпринимали. От собственной скептической ухмылки, когда эти попытки проваливались. От надежды на месть, нелепой и горькой (какая там богиня её символизирует? Так вот, она идиотка).
И от ненависти, конечно.
Тут даже не совсем было уместно слово «устал». Он не устал — ему надоело. Слишком уж много на эту ненависть уходило душевных сил. Запас моральных дров у него был большой, хватило на много столетий, но потом они ожидаемо стали заканчиваться, и пришлось топить костёр ненависти абы чем. Огорчение там, тоска по жене (ну чего мерзким деткам стоило сбросить Рею в Тартар? Ну нет ведь, не сбросили), гнев уже и не только на упрямых детей, но и на себя, идиота, который не просчитал, не подумал, не догадался и, получается, сам накликал себе пророчество, от которого пытался спастись. Потом этот мусор тоже начал заканчиваться, и, пошарив в своих ментальных закромах, Крон попытался подбросить в огонь ненависти чувство вины, перемешанное с осознанием собственного идиотизма, но эта смесь не очень хотела гореть — а больше ничего, собственно, в закромах не оставалось.
Поэтому когда его старший сын вдруг явился к вратам Тартара с тремя отрубленными головами мойр, снял свою печать и швырнул их внутрь (три печати Кронидов снимались на выход, а для запихивания кого-нибудь внутрь было достаточно снять одну), и сопроводил это странное действие шизофренической речью, вяло чадивший костёр окончательно догорел.
И только не прогоревшие в огне ненависти остатки сожаления и вины уныло валялись на пепелище.
Еще бы ему не затухнуть. Тот бред, который нес тогда его сын, впечатлил даже некоторых, особо сентиментальных титанов — а уж веселые ребята гекантохейры, которые до этого держались обособленно и старательно отыгрывали тюремных охранников, поползли выражать ему, Крону, сочувствие. Не то по причине мойр, не то по причине наличия у него таких вот оригинально мыслящих сыновей.