Да ладно, никуда она не денется из университета! И даже если денется — отловит. А там… по обстоятельствам. Начать бы вставать и нормально ходить, остальное приложится.

Серафим не умел болеть. С ним такое последний раз случалось в бесконечно далёком детстве, и из того опыта он помнил только сам факт, а сейчас знакомился с новым состоянием, и оно ему категорически не нравилось. Слабость, боль в груди, возникающая при малейшем движении, темнота перед глазами. Скука. Отчаянная, отвратительная, которую нечем заполнить. Вытащить в действительность химер так и не вышло, а других развлечений у него не было. То есть Ланге притащил наладонник и книги, когда понял, что Сеф скоро озвереет и начнёт бросаться на людей, но намного легче от этого не стало.

Впрочем, какое бы отвращение он ни питал к нынешнему состоянию, с понятием дисциплины был отлично знаком, поэтому распоряжения целителя старался соблюдать, в бой не рвался и вставать начал, только когда разрешили, через несколько дней. И диету соблюдал аккуратно, но в этом никакого героизма не было: когда забыл о существовании у еды вкуса, а потом вдруг его обнаружил, даже диетическая каша с жидким бульоном кажутся новым интересным опытом.

Через неделю он окреп настолько, что добился от целителей возвращения одежды и разрешения выбраться на крыльцо, подышать свежим воздухом в компании Ланге.

— Чёрт, я и забыл, как мерзко воняет эта дрянь… — проворчал он, когда Макс закурил.

— Ты и не знал! — рассмеялся тот. — Сам же рассказывал, что курил, а курильщики не чуют такого. А после Волны бросил, потому что дело оказалось бессмысленное — ни вкуса, ни запаха, ни удовольствия.

— Как вы, выяснили, кого ещё этот урод пустил под нож? — спросил Сеф через несколько секунд, встав так, чтобы на него не тянуло дым, но при этом — чтобы видеть окрестности. К новому зрению тоже надо было привыкнуть, особенно — к виду неба, которое сегодня, как специально, прояснилось.

Впрочем, глаза доставляли куда меньше проблем и сюрпризов, чем остальные органы чувств. Разве что рубашка, которую он считал серой, оказалась бледно-сиреневой.

— Частично…

Благодаря записям Медведкова и особым приметам удалось установить личности ещё пяти покойников, среди которых был и «сородич» Серафима. Последний оказался крайне непримечательной и неинтересной персоной: жил в глуши, один, промышлял мелким грабежом и даже паспорта не имел. Непонятно, как вообще познакомился с Медведковым и попал ему в руки, но, судя по всему, умом переродец не отличался.

Да и остальные установленные жертвы были из того же слоя. Неустроенные, одинокие… Он явно выбирал их именно по этому принципу. Видимо, таких ему было не жалко.