— Люсь?

Кажется, он малость прифигел от сеанса стихийного стриптиза, но ей было плевать. Она ощущала, как меняется атмосфера, буквально раскаляется. Ветров больше не злился, он хотел ее, и стремительная смена его настроения возбуждала тоже.

Вот как Люся умеет!

Ап! И тигры у ног ее сели!

Безрассудно бросившись вперед, она оседлала его бедра коленями, ловя поцелуи.

— Скажи мне, — вдруг взмолился Ветров, крепко стискивая ее своими лапами, — что ты хочешь меня сильнее, чем его.

Это глупое соревнование было настолько бессмысленным, что Люся вообще не понимала, о чем тут говорить. Но все-таки она ответила, жадно его целуя:

— Никогда никого так не хотела.

Для маренов похоть и любовь были синонимами, и Ветрову, кажется, от этого незатейливого признания сорвало крышу.

И Люся, окончательно отчаливая вместе с ним от берегов реальности, успела зацепиться за одиночную мысль: вряд ли такой способ сбивать его злость годится для общественных мест.

А потом и мыслей никаких не осталось.

— А как же целибат, о котором ты вчера говорила? — повязывая галстук, мирно спросил он.

Ветров был таким довольным и сияющим, и даже мысль о встрече с отцом не могла сейчас отравить его отличное настроение.

Люся лениво перевернулась на живот, все еще обнаженная, ленивая, томная.

— Ты слишком неотразим, Пашенька, чтобы я могла держать себя в руках, — хмыкнула она насмешливо, а потом осознала: черт, да ведь так и есть.

Вот этот волосатый, некрасивый, чокнутый марен с маленькими глазами и крючковатым носом напрочь лишал Люсю здравого смысла.

Чудны дела твои.

Он вернулся из гардеробной, поцеловал ее в плечо, а потом и в шею, спросил, страдая:

— Может, к черту отца?