– Это ты сказал Оберону? – с вызовом спросила я, заставляя Сенджу отдёрнуть руку с оскорблённым видом.

– Если ты намекаешь на то, что я обманул его, то нет. Я не лжец, госпожа. Оберон любил твою мать больше жизни, но, увы, он совсем не любил ни брата, ни тебя, ни человечество. Никого, кроме неё. Ничего, кроме любви. Потому он сам согласился на жертвоприношение и ритуал. Даже придумал его… За это я и распорядился похоронить его там же, где хоронят Старших, ибо он был величайшим из людей. Ну что, я достаточно удовлетворил твоё любопытство, душа моя? – Сенджу бегло взглянул на часы, брошенные Гектором на столе у печи с голубым пламенем, а затем улыбнулся и снова протянул мне раскрытую ладонь. – Теперь мы можем идти?

– Да, – кивнула я, сглотнув сухость во рту, и неохотно протянула в ответ едва слушающуюся руку. – Можем.

Моё любопытство и впрямь было удовлетворено с лихвой. Больше не осталось никаких сомнений: отец говорил правду. Он не травил детёнышей, не нарушал гейс по доброй воле и не развязывал войну. Вина за всё это лежала исключительно на моём дяде. Тот даже не подозревал, что, предприняв попытку спасти Нере жизнь, он же её и погубил: не будь согласия Оберона на ритуал, не было бы и Рока Солнца. А не было бы Рока Солнца, не было бы и жертвоприношения Неры во имя моего рождения и спасения мира. Круг бы не замкнулся.

Вот что на самом деле иронично – судьба.

Рука об руку мы с Сенджу спустились на лифте вниз, и скрип вращающихся колёс, тянущих железные цепи, был единственным звуком во всём Сердце. В угнетающей тишине мы прошли через город той же тропой, какой я пришла к усыпальнице, но на полпути, прямо возле рыночного перекрёстка с закрытыми торговыми лавками, Сенджу свернул на незнакомую мне улицу. Она была невероятно широкой, лишённая всяких изысков вроде мозаики из драгоценных камней или тех самых механизмов, которые так любили в Сердце, но именно поэтому и производила столь сильное впечатление. Из белого мрамора, безлюдная и ведущая к двум костяным колоннам, меж которыми нас встретила отворённая дверь высотой с целую гору, улица определённо вела в священные чертоги. Здесь пахло огнём, смолой и солью, а стены покрывал полупрозрачный горный хрусталь, похожий на лёд.

Солярис говорил, что Шеннбрунн переводится как «Владения тех, кто знает», но Старшие драконы, оказывается, жили весьма аскетично: зал не имел никакого архитектурного изящества, кроме семи углов и того, что потолок его представлял собой множество куполов, поддерживаемых паутиной из серебряных балок. Эти же балки обнимали и защищали то, что висело в центре, напоминая сдвоенный колокол из камня, увитого дендритом. Если приглядеться к кристаллическим прожилкам, можно было увидеть, как те пульсируют.