— Ну, скажи, за что мне это? — восклицала она периодически. В какой-то момент даже поднялась рывком из-за стола. Передавая Дрону последние слова Павла Николаевича, отвернулась, сделала пару шагов, собираясь покинуть кухню, уйти в ванную комнату, где можно спокойно выплакаться. Абсолютная тишина за спиной остановила её, заставила сделать пол-оборота на пятках, дабы увидеть реакцию Дрона. Юрка опустил глаза и методично “раздевал” последние в его тарелке пельмешки, ловко орудовал вилкой, отделяя тесто от фарша. И он туда же…

— Чем я не такая? А? Чем хуже других? За что меня так? Неужели обыкновенной бабской доли мне не положено? Вот столечко?

Вообще-то, она не у Дрона объяснений требовала. Она к судьбе обращалась. На Юрку смотрела только. И Юрка поднял глаза, смотрел на неё, не мигая. Непонятное происходило с ним. Зрачки расширились, выражение взгляда поменялось. Вилка звякнула о тарелку. Кусочек теста, сорвавшись с зубчиков, описав параболу, шлёпнулся на пол. Дрон не заметил. Он медленно встал с табуретки, медленно обошёл столик. Она вдруг оторопела, увидев своё отражение в его нестерпимо заблестевших глазах. В красивых, будто нарисованных очах Дубова она порой тоже видела своё отражение. Такое, зеркальное — искажённых пропорций лицо. У Дрона же в заполнивших радужку зрачках поместилась вся, от пяток до макушки. Он словно всю её вобрал взглядом.

— Что-то не так, Юр? — пробормотала она, вмиг забывая о своих претензиях к жизни, теряя способность нормально дышать. Горло перехватило. Сердце подпрыгнуло, больно ударило о грудную клетку и оборвалось, ухнуло куда-то вниз, замерло. Мысли рассыпались, рассеялись невесомой пылью. Собственных слов Светлана не услышала, оглохла. К ней медленно приближалась судьба. Очень медленно. Неотвратимо. Не закричать, не спрятаться. Вот оно как бывает, когда судьба! Замри, не бунтуй, принимай. Твоё, ничьё больше.

***

Как он её целовал! Боже! Она умерла и воскресла. Перестала быть собой прежней и родилась, как Афродита из пены, совершенно новой, лёгкой и… неизвестно какой. И вновь умерла. И вновь воскресла. И не было ничего, кроме его губ, его рук, кроме ощущения необратимого распада сознания, тела, души на атомы. Распада, превращения в ничто, и возникновения из небытия. Всё равно, что, сорвавшись в головокружительную пропасть, стремительно падать, теряя сознание, а, очнувшись от обморока, понимать — не только жива, паришь легко под ослепительным солнцем.

До чего мучителен был процесс перерождения. Мучителен и прекрасен. Хотелось стоять так вечность, не размыкая рук, не убирая губ, иссушая себя и его. Вселенная, запредельно расширившись, тем не менее, состояла всего из двух маленьких точек — её и Дрона. Ещё эта вселенная двигалась: из кухни в коридорчик, из коридорчика в комнату. И предметы теряла вселенная. Далеко вниз летели и там оставались рубашка, шарфик, футболка, ремень, пуговицы от блузки, затем сама блузка, юбка, брюки — ненужные, мешающие детали. Вселенная должна быть в первозданном виде. Нет времени. Нет пространства. Нулевая точка. Момент взрыва. А затем рождение новой вселенной.