Иду в ванную и с состраданием смотрю на свое заплаканное, а значит, опухшее лицо. Оказываю себе скорую помощь коктейльными кубиками из морозилки. Теперь кофе, крепкий и сладкий. И обязательно кашу, тоже горячую, но не сладкую, а постную, чтобы было приятно запивать ее кофе.

Первая ложка пшенки: перечитываю желание Холодильника и не знаю, как теперь на это реагировать. А надо ли реагировать? Оно же просроченное. Или нет?

Вторая ложка пшенки: глупо улыбаюсь крошечному воспоминанию о последних словах Холодильника, адресованных моей голо-гипюровой спине: «Вы же понимаете, что надели это платье первый и последний раз?»

Третья ложка пшенки: я не смогу пережить эти одиннадцать дней, спокойно ожидая своей участи. Что он сделает? Что значит «не остановлюсь»? Затащит в постель, несмотря на сопротивление и протест?

К десятой ложке пшенки я так себя накручиваю, что готова сорваться и бежать к Холодильнику затевать спор с обвинениями, криками, дракой. Но считаю до ста и, как и положено пожившей и умудренной опытом двадцатипятилетней женщине, не спеша выбираю обличье на сегодня и с достоинством выхожу из квартиры, отправившись на третий этаж в свой кабинет.

Кабинетное зеркало в пол отражает измученную сомнениями и ожиданиями молодую женщину, зажатую в серый приталенный жакет с крупными пуговицами и длинную прямую юбку, тоже серую, но более темного оттенка. Даже нежно-голубая блузка с пышным жабо и камеей из слоновой кости не придает этой женщине свежий вид. Если бы мне поручили описать то, что я вижу, то я бы подобрала беспощадные эпитеты: беспомощная, неуверенная, обескураженная, испуганная, потерянная, смущенная, озадаченная, огорошенная, смятенная, оторопелая.

Кажусь себе похожей на учительницу дореволюционной гимназии и даже нахожу сходство с прапрабабушкой Анной, чей фотографический портрет конца девятнадцатого века украшает спальню Райских.

— Ты чего такая? — бодро спрашивает меня влетевший в кабинет Димка.

— Какая? — я уже устала, а еще и не начинала работать.

— Растерзанная, — быстро подбирает подходящее слово мой толковый помощник, по точности лексического значения опережая мои десять эпитетов. Кроме того, именно это слово отражает то, что было со мной во сне.

У Димки вообще с языком, устным и письменным, полный порядок. Человек патологической грамотности, что совершенно не свойственно молодым людям его возраста, но свойственно людям его воспитания. Димка поздний ребенок из чудесной образованнейшей семьи. И мать, и отец — научные работники не в первом поколении. Мама — проректор престижного вуза, папа, страшно сказать, академик. Димку они завели, когда обоим было за сорок, любят сильно, прощают все, что можно и что нельзя.