Я невольно прислушалась — чудилось мне в этой песенке что-то такое… знакомое, что ли. Какая-то неуловимая мысль скребла и тревожила, но зацепиться за нее никак не удавалось. Может по радио слышала, пока меня Тим сюда вез? Или еще где-нибудь?
Глеб ушел, а я продолжала слушать песню и хмурить брови пытаясь вспомнить, где эту песню могла слышать до этого, а Тон бубнил — бубнил свою песенку и вдруг смолк. Словно от информационного поля меня отсоединил. Я подняла взгляд от бессмысленно рассматриваемых баночек и вздрогнула от неожиданности, обнаружив Тона рядом с собой.
— Ненавидишь меня? — спросил он тихо.
И, блин, я не собиралась, но меня вдруг переклинило и я ответила, как тренировалась до этого.
— Да…
Тон сжал губы и нахмурился. Мне даже показалось, что он побледнел, хотя уж это-то точно было игрой моего расшалившегося воображения — разглядеть цвет лица под гримом было невозможно. Тем не менее, было очевидно, что Тона мой ответ, всерьез задел. Мне даже не по себе стало от мысли, что я, возможно, сделала ему больно, хотя сердце при этом радостно заколотилось, даже в животе какое-то трепыхание началось… Ведь это значит, что Тон не просто так спросил… Ему действительно не всё равно! И я уже собралась взять свой ответ обратно и сказать, что вовсе не ненавижу его… но тут уж сам Антон начал нести какую-то ахинею.
— Вот как… — протянул он, глядя на меня сверху вниз прищуренными глазами. — А что насчет этого бармена? Он-то тебе, небось, нравится? Уже успела назначить ему свидание?
Я лишь приподняла брови. Бармен-то тут причем?
— И где интересно? Сразу в койку к нему нырнёшь или у вас более обширная программа?
Так… понятно…
Решила этого идиота тупо проигнорировать. Но он ведь не дал. Шагнул еще ближе — так, что его ноги уперлись в мои голые колени, даря унизительное чисто физическое удовольствие, испытывать которое мне сейчас совсем не хотелось. Хотелось рвать и метать!
— Ты их, вообще, по одному обслуживаешь? Или у вас бывают и групповые 'свидания'? Может и мне местечко найдется?
Да это…
Я вскочила с кресла и залепила Тону звонкую пощечину, после которой гримерка вдруг погрузилась в звенящую тишину. Не знаю, как Антону, а мне было очень больно — ладонь горела, словно я ее к кипящему чайнику приложила. Но это такие мелочи, такие мелочи… на самом деле, моему сердцу было в сто раз хуже… или даже в тысячу! Очень хотелось разреветься, но я отчего-то держалась, взглядом зацепившись за ошарашенное Антохино лицо с размазанным гримом и лихорадочно блестевшими глазами — не буду ж я ревень при нем — обойдется!