– Я и сама пока не знаю, серьезно у нас или нет, поэтому и говорить нечего, – и не соврала ведь.

– Ладно, отмазка засчитана, но, думаю, от своих юных гениев ты таким объяснением точно не отделаешься, – ухмыльнулся Широкий. – Кстати, Славная тебе не звонила?

– С чего бы ей мне звонить? – нахмурилась я. – Что-то случилось?

– Она улетела к родным на похороны отца, вот я и подумал… А, не бери в голову, – быстро вернул себе легкомысленный вид Артем. – Побежал я, бывай.

И он проскочил мимо меня к лестнице.

– Может, на чай хоть зайдешь?  – крикнула ему  вдогонку. – О моей новой работе поговорим.

– В другой раз, Князева. Я чай на год вперед уже нахлебался, – отшутился друг. – Да и я, знаешь ли, соскучился по женской ласке, пора наверстать.

Я лишь головой покачала, а Широкий уже скрылся из виду. Дома меня ждала семья и Петр Большой, улыбчивый, накормленный и счастливый возле своей Лампы.

После ужина я рассчитывала на допрос с пристрастием от мальчишек, но они закрылись у себя в комнате и странно затихли. Такое их поведение меня несколько насторожило, и, как я убедилась немногим позже, материнская интуиция и здесь не подвела.

Давыдов

Грач оказался надоедливее свидетелей Иеговы, в одиночестве Ивана оставить отказался, приперся за ним в лофт. А там бессовестным образом подточил стратегические запасы холодильника и задрых на диване. Или сделал вид, что задрых, Давыдов не взялся бы проверять. Сам он привидением слонялся из угла в угол.

Не было ему спокойствия этой ночью.

«И не будет уже никогда, ни на этом свете, ни на том», – подумалось мужчине с горечью.

Он и глаз не сомкнул, уснуть не получалось, забыться тоже. От осознания, какой отбитой мразью оказался по отношению к единственной важной для него женщине, все тело корежило и выворачивало наизнанку.

Только хоть грудную клетку попробуй вспороть, чтобы вытащить ноющий мешочек, хоть на луну попытайся сбежать, а прошлого не вернуть и не исправить. Сделанного не воротишь, сказанного не возьмешь обратно, от себя не скроешься, а памяти не прикажешь стереть все, что не хотелось бы помнить…

Давыдов привык к ударам судьбы. Жизнь жестоко его била, пока он не взял ее в собственные руки,  потом и кровью добившись цели, к которой шел. Он научился держать удар, безжалостно бить в ответ, но никогда бы не подумал, что своими руками разрушит собственное счастье.

«Предательницу хотел проучить? Воочию показать, кого она упустила, погнавшись за деньгами? – хмыкнул про себя Иван. – И как теперь расхлебывать то, что успел наворотить, ослепленный гордостью?»