На лбу и на шее у Дины выступили капельки пота. Вокруг лихорадочно блестевших глаз лежали коричневые круги. На желтых скулах горели красные пятна. Это был дурной знак.

Андерс всего повидал на своем веку. Чахотку, оспу, проказу. Он знал, что такие пятна — признак жара. Но ничего не сказал. Лишь смочил тряпку и вытер Дине лицо и шею. У нее в глазах мелькнуло выражение, похожее на благодарность. Но он не был в этом уверен. С Диной вообще ни в чем нельзя было быть уверенным. И все-таки он осмелился взять ее за руку.

— Ты ни о чем не хочешь спросить? — шепотом сказала она.

— Нет. Сейчас не время. — Он отвернулся.

— Не настолько же ты глуп, чтобы не понять…

— Нет, я не глуп…

— Что ты собираешься сделать, когда мы вернемся домой?

— Сперва доставлю тебя на берег, а потом позабочусь о грузе и судне.

Он старался, чтобы голос у него звучал обыденно.

— А потом?

— Что потом?

— Когда тебя спросят, что было со мной?

— Скажу, что ты что-то съела и тебя рвало кровью, несло со всех концов. А теперь все прошло. Это не заразная болезнь.

Он откашлялся после такой длинной речи и взял ее другую руку тоже.

По Дине прошло еле уловимое движение. Оно передалось и Андерсу. Большой горячей волной. Казалось, Дина плачет. Не глазами, а телом. Точно животное. Молча.

Андерс чувствовал себя как у причастия. Словно кто-то протянул ему Святые Дары.

Сколько лет он жил с нею в одном доме, проявляя иногда разве что злость и упрямство. Но никогда ни капли тепла. Он вдруг подумал, что все так привыкли к этому, что уже не стремились лучше понять друг друга.

Обнимая Дину, Андерс постигал самого себя. И это придавало ему силы. Он мог бы сейчас плыть куда угодно, в любую погоду, как пожелает Господь. Потому что ему открылась суть жизни.

Андерсу захотелось плакать над своими покойными родителями. Над Нильсом. Над собственным упрямством. Из-за которого он стал шкипером в Рейнснесе. Хотя всегда ненавидел это проклятое море, забравшее родителей и заполнившее его сны кошмарами о волнах, которые однажды поглотят всех. Ему хотелось плакать над богом, который цеплялся за каждый перевернутый киль и думал только о собственном спасении.

Он обнимал Дину, пока ее дрожь не утихла. Звуки, доносившиеся с палубы, казались далеким бессмысленным эхом. Чайки носились над низким августовским солнцем, которое наконец-то нагрело крышу каюты.