— Занималась на инструменте учителя.

— Но… Ты никогда не играла дома?

— Только если к нам приходили гости, чтобы послушать определенный репертуар, который я готовила заранее.

— Боже мой! Ты никогда не говорила об этом!

— Да, к счастью, наша с тобой жизнь заставила меня забыть об этом.

— Я дам твоей маме лекарство от головной боли, но ты будешь играть!

— Посмотрим. — Анна вздохнула. — Терпеть не могу маму! — сказала она, не вкладывая никаких чувств в эти слова, и села к пианино, но играть не стала.

Вениамин с удивлением взглянул на Анну:

— За что же ты не можешь ее терпеть?

— Она пыталась превратить меня в комнатную собачку, из породы тех, которых все гладят и которыми восхищаются. Этим собачкам можно вилять хвостиком, но нельзя лаять. — Увидев, что он улыбнулся, она горячо продолжала: — Не терплю ее за то, что она превратила Софию в пуделя, а я невзлюбила собственную сестру!

— Почему ты никогда мне об этом не говорила?

— А ты сам все говорил мне?

Вениамин быстро взглянул на нее. О чем это она? Он хотел спросить, но сдержался. Вместо этого он попросил:

— Сыграй мне что-нибудь, что ты давно не играла! Что у тебя плохо получается!

Она порылась в нотах, подняла крышку и заиграла.

Наконец родители приехали, и Анна как будто успокоилась. Она так вошла в роль хозяйки, что не только Вениамин с трудом скрывал свое удивление.

Не повышая голоса, она отдавала распоряжения Бергльот и служанке. Несколько раз делала замечания Карне по пустякам, на которые в другое время не обратила бы внимания. И все это с поразительным спокойствием. Вениамин не узнавал Анны.

Было начало июня. Словно по заказу снег отступил высоко в горы, деревья покрылись листвой и поля зазеленели.