— Можно задать тебе один вопрос?

Он удивился.

— Мы одна семья… — начала она.

Он ждал.

— Что произошло вчера? Ты… тебе не понравилось, что Ханна играла с молодежью? Может, ты против этого из принципа? Или по религиозным причинам?

Несмотря на свою сообразительность, Олаисен не нашелся, что ответить на такой прямой вопрос.

Подождав немного, Анна продолжала:

— Молодые говорили, что ты… как бы это сказать… проявил несдержанность. У вас с Ханной плохие отношения? Может, тебе трудно говорить об этом? Может, это слишком болезненно? Я понимаю, что в каждом браке есть свои…

Она замолчала и, покраснев, посмотрела на него.

Он тяжело вздохнул. Наконец он понял, зачем его попросили спустить с чердака этот старый сундук и угощают теперь портвейном. В нем боролись удивление, недоверие и любопытство. Когда в последний раз кто-то интересовался его чувствами? Или тем, какая обида вызвала его гнев? А ведь именно об этом спрашивал у него сидевший перед ним ангел.

Мысли Олаисена спутались. Вчерашнее унижение — его хотели понять. Он был готов забыть, что Анна — жена этого проклятого Вениамина. Или именно это он и не хотел забывать? Может, ему наконец-то представилась возможность взять реванш? Рассчитаться за угрозу разорения? За то, что он оказался обманутым мужем? Нелюбимым?

Ведь, если вдуматься, разве справедливо, чтобы страдал он один?

Олаисен как будто поблек прямо у нее на глазах. Но вид у него был не несчастного человека, а оскорбленного мужа. Он глубоко вздохнул. Вокруг рта обозначились морщины.

Сперва он смотрел в сторону, но потом поднял на Анну глаза, честные глаза, полные боли.

Он признал свою вину. Да, иногда он теряет рассудок. И потом корит себя за это. Особенно в последние годы. После того, как узнал правду. О Ханне…

Больше он ничего не сказал. Все было отмерено с аптекарской точностью. Нельзя спешить. Надо сидеть, обхватив голову руками. И помнить, какую боль причинит ей этот разговор.

— О Ханне? — прошептала она.

— Если б ты знала… правду, — тихо проговорил он и покачал головой.

Анна смущенно попросила рассказать ей правду. И тогда она все узнала. Не сразу. Нет. Постепенно. По мере того, как задавала вопросы. Но не больше, чем ей хотелось знать.

— Мне трудно об этом говорить! Хотя много раз я порывался все тебе рассказать. Один раз, застав их, я сказал им, что пойду к тебе. Но не пошел… Не хотел доставлять страдания невинному человеку…