На долю секунды кладбище напомнило мне шахматную доску, и моя мама сделала ход королевой. Если мы с Эйрисом были пешками в игре родителей, то когда же она заметит, что я перестала играть?

— Слышала? — повторила я, удивленная ее ответом. — А как же судебный запрет? Откуда ты это услышала?

Мама часто заморгала, ее лицо побледнело.

— Я хотела знать, как ты живешь, и связалась с Оуэном.

Я почувствовала тошноту, рот наполнился горечью.

— Когда?

Она опустила голову.

— В феврале.

— Мам… почему ты мне не перезвонила? Я дала тебе свои номера.

Я замолчала, не в силах сдержать эмоции и вопросы, рвущиеся на волю. В феврале. Эти слова буквально пронзили меня. В тот месяц папа без объяснений забрал мой телефон и лишил меня машины. Он соврал мне, чтобы спрятать от нее.

— Я хотела поговорить с тобой. Еще в декабре молила, чтобы ты позвонила мне. Зачем ты обратилась к папе? Ты же могла отправиться в тюрьму! Ты что, забыла о судебном предписании?!

— Его больше нет, — спокойно сказала мама. — Предписание утратило свое действие через тридцать дней после твоего восемнадцатилетия.

Казалось, будто кто-то врезал мне под дых.

— Что?!

— Таковы были условия, когда судья выносил его два года назад. Твой отец пытался продлить его, пока ты не закончишь школу, однако прошло много времени, и судья больше не видел во мне угрозы.

Я не могла дышать и только мотала головой.

— Значит, ты могла спокойно позвонить мне в феврале, но не стала этого делать?

Она замешкалась.

— Да.