Вернувшись быстрее, чем ожидал, я вспугиваю прячущегося у дверей человека. Он оборачивается, видит меня и убегает по коридору. Но я успеваю различить резкие неприветливые черты Самира Рафика. С колотящимся сердцем я изучаю замок: поцарапан, но не поврежден. Когда мне удается вставить в него железный ключ, он открывается плавно. В комнате стоит пугающая тишина.

— Момо? — тихо зову я. — Амаду?

Слышится визг. Потом нечто обрушивается на меня с балдахина над кроватью, и на мое плечо приземляется мартышка. Над краем балдахина появляется лицо с серьезными глазами.

— Мы просто играли.

Момо перелезает через балдахин и ловко, как мартышка, спускается по опоре.

— Тут так скучно: все время сидеть тихо. Почему нельзя выйти? Ты сказал, что все будет по-другому, когда мы приедем в Англию. Ты соврал!

Я сажусь на кровать и удрученно смотрю на него.

— Знаю. Прости меня, Момо. Еще совсем немножко. Но ты не должен шуметь, и никому не открывай дверь, кроме меня. Понимаешь?

— Кто-то стучался.

— Наверное, слуга приходил убирать комнату. Я им сказал, что сам буду все делать, и дверь лучше не открывать, а то моя мартышка кусается.

— Я тоже могу кусаться.

Момо показывает зубы, хихикает.

— Мы оба можем укусить, да, Амаду?

Они двое скалятся друг на друга с потешным вызовом, обнажив десны, тряся головами, походя один на другого, как отражение. Мне делается не по себе. Я начинаю бояться, что если и дальше оставлять мальчика с мартышкой, скоро их будет не различить.

— Никому не открывай дверь, — повторяю я. — Даже если кто-то притворится мной.

— А зачем кому-то притворяться тобой?

— Не знаю, — признаю я. — Просто не открывай дверь.

— А если пожар, или потоп, или еще что-то?

— Такого не будет.

— Может быть. Всякое бывает.