Он спрашивает меня, что я думаю о женихе, и я, лукаво на него взглянув, чтобы он понял, что меня смешит сама мысль об этом, совершенно серьезно отвечаю, что я ничего не знаю о молодом Генрихе. Его, правда, как-то предлагали мне, но я сочла возможным отвергнуть эту честь. Он улыбается мне, я знаю, что я его повеселила. Я проталкиваю руку чуть глубже под его локоть. Он склоняет голову, чтобы что-то тихо мне сказать, и я поднимаю на него взгляд из-под ресниц, и знаю, что этого человека нужно завоевать, что я могу его завоевать.

Все это время я думаю о том, что под его дублетом лежит документ, который меня освободит. Думаю, что этот человек убил мою мать. Думаю, что нужно сделать так, чтобы я ему понравилась, чтобы он стал мне доверять. Лучше всего, если он безнадежно потеряет из-за меня голову.

1570 год, октябрь, Чатсуорт: Бесс

1570 год, октябрь, Чатсуорт: Бесс

– И что вы о ней скажете? – спрашиваю я Сесила, когда они с полдюжины раз встречались, чтобы поговорить, и документы наконец подписаны и скреплены печатью, а лошади уже у дверей и Сесил готов к отъезду.

– Весьма красива, – говорит он. – Весьма очаровательна. Настоящая погибель для сердец. Не могу вас винить за то, что вы хотите от нее избавиться, даже не стой она так невыносимо дорого.

Я киваю.

– Умна, – говорит он. – Не образованна, как наша королева; не ученый, не тактик; но умна и постоянно следит за своими интересами. Хитра, не сомневаюсь; но мудрости в ней нет.

Он умолкает и улыбается мне.

– Изящна, – добавляет он. – И в мыслях, и внешне. Прекрасно держится в седле, волшебна в танце, сладкоголоса, как соловей, когда поет, хороша собою, как картина. Восторг. Истинное воплощение королевы. Как женщина – приятна глазу, образец очарования. Те, кто говорит, что нет в Европе королевы красивее, говорят чистую правду. Более того, думаю, она – самая красивая женщина из тех, кого я встречал. Увлекающая, желанная. Возможно, совершенная. И так молода, и окружена таким сиянием – женщина, способная перевернуть мужчине сердце.

Я моргаю. К своему смущению, я чувствую, как к моим глазам подкатывают горячие слезы, я снова моргаю и стираю их, словно пыль. Я видела, как мой собственный муж влюбился в эту проклятую сирену, но я полагала, что Сесил, с его неизлечимой ненавистью к папистам, к французам, к женскому тщеславию, будет неуязвим. Но, похоже, даже его можно соблазнить улыбкой и взглядом снизу вверх. То, как она поднимает глаза на мужчину, вызывает у любой честной женщины желание дать ей пощечину. Но даже в ревности своей я не могу отрицать ее красоту.