Зора стояла на палубе в толпе других пассажиров, растроганная, как это всегда с ней бывало, красотой природы, но с грустью в сердце. От Марселя всего двадцать четыре часа до Лондона — значит, она почти уже дома; хотя она и собиралась ехать дальше, в Неаполь и Александрию, тем не менее, чувствовала, что близится конец ее пути. А результатов, как и от прежних путешествий — никаких. Стоявший рядом с ней Паукинс указывал ей на геологические особенности здешних утесов. Она слушала его рассеянно, спрашивая себя, не привезти ли ей и этого домой, привязанным к своей победной колеснице, как Септимуса Дикса и Клема Сайфера. При мысли о Сайфере ее потянуло в Марсель.

— А знаете, я не прочь высадиться здесь вместе с вами и ехать прямо домой, — сказала она, бесцеремонно перебив лекцию по геологии. — В Неаполе я уже была, а в Александрии едва ли найду то, чего ищу.

— С геологической точки зрения она не очень интересна.

— Боюсь, что доисторические древности не ускоряют биение моего пульса.

— Тем они и хороши.

— Чего доброго, так и самой захочется стать ископаемым.

— Это было бы превосходно, — сказал Паукинс, читавший Шопенгауэра[67].

— Нашли чем развеселить скучающую женщину! — засмеялась Зора.

— Я стараюсь развлекать вас, как могу, — сухо ответил геолог. — Очень жаль, что это мне не удается.

Он строго посмотрел на нее своим единственным глазом и отошел, словно раскаиваясь, что потратил столько времени на такое пустое существо, как женщина. Но ее женские чары скоро вернули его обратно.

— А я так рад, что вы не едете в Александрию, — проворчал он, прежде чем она успела что-нибудь сказать, и пошел разыскивать свой багаж.

Зора смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, потом пожала плечами. Очевидно, и кривые геологи так же ненадежны, как юные британцы и богатые сенаторы. Провидение поистине к ней несправедливо. Неужели она только для того и существует, чтобы привлекать внимание мужчин? С ума можно сойти от этой мысли! Зора стиснула кулаки в бессильном гневе. Нет для нее миссии на земле и не найти ее. Она готова была завидовать кузине Джен.

Пароход вошел в гавань; пассажиры, ехавшие до Марселя, спустились по трапу на берег. Привезли почту. Письмо было только одно — для миссис Миддлмист, с нунсмеровским штемпелем. В нем не было ничего, кроме хвостика маленькой фарфоровой собачки.

Зора с минуту недоуменно смотрела на этот хвостик, нелепо свернувшийся крючком на ее ладони, потом вдруг залилась слезами. Такой он был смешной, нелепый — и так много было в нем смысла! Это был призыв, знамение, ниспосланное ей самим небом в минуту отчаяния, укор и указание на миссию, которую она обязана выполнить. Словно сама судьба коснулась ее руки, неумолимая и неподкупная, молча повелевавшая ей прийти на помощь человеческой душе, которая в ней нуждалась. Судьба исполнила желание, высказанное Зорой кривому геологу. Она сошла в Марселе и с ночным поездом помчалась в Лондон, терзаясь неподдельной тревогой за Септимуса.