«Если действительно любите его, вы должны оборвать это прямо сейчас». Эти слова миссис Шелби звучали в ее голове под его поцелуями. «Уже пережитой боли хватит ему на всю жизнь».

Джеймс поцеловал ее в щеку. Стоило лишь немного повернуть голову, и губы их встретятся. «Отпусти его».

– Я… не могу, – сквозь слезы прошептала Леонора.

Джеймс остановился. Его лицо было совсем рядом.

– Ты можешь уйти от него, Лео. – В словах его слышалась настойчивость. – Брось его. – Он крепко обнял ее, и губы его застыли у ее губ. – Я люблю тебя, Лео.

Закрыв глаза и судорожно сглотнув, она затолкала свои чувства в самый дальний уголок души. Невероятным усилием воли она заставила выражение лица стать жестким, шею – выпрямиться и осушила глаза. Откуда-то из глубины поднялись горькие, как желчь, слова, и она грубо бросила их Джеймсу в лицо:

– А я люблю Алекса.

Он содрогнулся. Если бы она собственной рукой возила кинжал ему в бок и повернула, это не вызвало бы такой боли. Рука его, державшая ее за талию, упала как мертвая. Глаза стали пустыми, брови нахмурились, а от скул к подбородку пролегли глубокие скорбные складки. Джеймс секунду смотрел ей в глаза – всего одну последнюю секунду! – а потом молча развернулся и ушел.

Леонора не провожала его взглядом. Ее тело было словно парализовано, двигалась только рука – ее пальцы вцепились в поперечину забора от неимоверной боли, которая едва не свалила ее с ног.

На следующее утро Том, Джеймс и Леонора выехали на рассвете в лучах уже жаркого солнца. Они ехали в машине с откинутым верхом, и золотистые колосья пшеницы укоризненно кивали ей, словно говоря: «Назад… Вернись назад…» Если бы только она могла вернуться назад!

Но потом вокруг редеющих полей начал сжимать свои объятия буш, пшеничные поля закончились. Серо-зеленый буш вырисовывался все четче, между островками полыни стала видна рыжая сухая почва, и жесткая негнущаяся трава торчала вверх, прямо в раскаленное недоброе небо. Вдоль дороги тянулась ограда, защищающая от кроликов, но ее столбики при взгляде из мчащейся машины расплывались, и только ряды серой проволоки указывали им направление домой.

Том, развалившись на заднем сиденье, дремал с похмелья. Ботинки на его скрещенных ногах торчали в окне, а надвинутая на глаза шляпа закрывала лицо. Время от времени тело его вздрагивало – то ли от воспоминаний о танцах, то ли от рези в желудке, – а потом снова обмякало и проваливалось в сон.