Я могла поговорить с ней. Немного. Эти занятия у психотерапевта до недавнего времени были единственным ограничением, которые на меня наложили родители после смерти Уиллоу. Вначале они дали мне слишком много свободы, но теперь все кардинально изменилось.

– Как дела дома?

Я ждала, пока Наоми заговорит, и при этих словах посмотрела на нее. Я была немного удивлена. Обычно она вела себя дружелюбно, но была твердо намерена заставить меня говорить. Однако сегодня все было по-другому.

Она казалась искренне заинтересованной.

Я немного расслабилась и неожиданно ответила:

– Лучше.

У нее чуть не отвисла челюсть, но она закашлялась, поправила блузку и села попрямее.

– Что ты имеешь в виду под словом «лучше»?

Я рассказала ей обо всем.

Я не видела причины, почему бы мне не быть искренней с ней, по крайней мере, хоть немного. Я по-прежнему не хотела говорить об Уиллоу, но моя семья – это было совсем другое.

Когда я закончила, я взглянула на часы. Я говорила двадцать минут. И все это время она молча слушала меня.

– Исходя из моего опыта, столкнувшись с большим горем, семьи или сплачиваются, или разваливаются. То, что твой отец решил расстаться с вами, не кажется мне таким уж необычным. Но необычно то, что ты вмешалась, что-то сказала, и тебя услышали. – Она пристально посмотрела на меня. – Ты изменила ход событий. Ты осознаешь, что ты сделала?

Я нахмурилась. Я не понимала, о чем она говорит, и начала уже жалеть о своей откровенности.

– Ты помогла своей семье, Маккензи.

– Что?

– Ты решила все высказать своим родителям, и они прислушались к тебе. Я общалась со многими детьми, в семьях которых случалось большое горе. Некоторые из них не высказывали родителям все, что они чувствуют. Некоторые высказывали, но их никто не слушал. Я могу лишь догадываться о причинах, по которым твои родители решили расстаться. Но ты сказала, что отец вернулся домой?

Я кивнула.

– Да, он живет дома с тех пор, как я поговорила с ним. И мама тоже.

– А твой маленький брат снова в своей школе?