– Это плохо?

– Нет, но…

– Но что?

Когда он не ответил, я бросила вишневый черешок на стол и с разочарованным вздохом откинулась назад.

– Хватит, Джеймс. В чем дело? Почему сегодня ты не попытался поцеловать меня, если вчера мы едва не растерзали друг друга на парковке? – Я снова наклонилась вперед. – Даже если ответ разобьет мне сердце, я бы предпочла жить с этой болью, чем в неведении. Итак, я собираюсь спросить. Я тебе небезразлична, Джимми?

– Да, – сказал он, встречая мой взгляд. – Но я не должен был тебя целовать.

– Раз уж ты сам упомянул, – подхватила я, подмигнув. – Почему?

– Я должен быть осторожен.

– Потому что не доверяешь мне, якобы я не знаю, чего хочу?

– Что-то в этом роде.

Мои глаза распахнулись.

– А я-то думала, ты не такой, как они. Что ты единственный…

– Тея, – сказал он тверже, чем за всю нашу поездку. Я замолчала. – Я знал тебя до процедуры дольше, чем после. Все эти недели мы разговаривали и слушали музыку, и каждая беседа, которую мы строили, из раза в раз разрушалась амнезией. Снова и снова. В глубине души я до смерти боюсь, вдруг ты…

– Снова уйду?

Он кивнул.

– Я никогда не хотел тебя вынуждать. Вот почему я не должен был целовать тебя в «Голубом хребте». Я должен был дождаться, пока мы не окажемся за этими воротами.

– Мы уже за ними, – напомнила я, жалея, что не дотянусь взять его за руку. – Мы здесь, сейчас. Вместе.

– Но не ради меня, – возразил он. – Мы здесь ради тебя. Я не хочу, чтобы ты думала, будто я пытаюсь чего-то от тебя добиться.

– Я так не думаю, – сказала я. – Но мы здесь и ради тебя тоже. Ты хороший человек. Ты тоже заслуживаешь счастья. Не так ли?

Он пожал плечами, поднимая на них всю тяжесть своей беспросветной жизни. Никакой жалости к себе, просто душераздирающий жест покорности.