Но что бы он ни сделал или ни сказал, мы будем смотреть, как он умирает.
Это слово шепотом звучало у меня в голове. Если бы я рисовала комикс, я вписала бы его маленькими буквами в большое облако, показывающее мысли персонажа. Восемь крошечных букв, парящих в белом море. Словно шарик.
Горе внутри меня начало клокотать. Я чувствовала, как оно сворачивается в кольцо и накапливает силу – настоящий ураган, готовый пронестись по моему сердцу, разуму и душе.
Я никогда не испытывала скорбь такой силы; она накладывалась слоями, которые смешивались между собой. Скорбь по Розмари, скорбь по моей семье, по человеку, идущему на смерть, и по себе самой.
Десять лет я винила себя. За то, что не оказалась достаточно умной, достаточно быстрой и достаточно смелой. За то, что не смогла кричать еще сильнее – хотя мои связки и так порвались и кровоточили. За то, что не смогла бежать быстрее – хотя я неслась так быстро, и падала так много раз, что содрала кожу с обеих коленок.
Мне было четырнадцать лет. Я оказалась слишком мала, чтобы предотвратить эту чудовищную трагедию, но достаточно взросла, чтобы поверить, что это было возможно.
Прощение.
Дверь в комнату, находившуюся по другую сторону перегородки, начала открываться. В отражении этого одностороннего стекла я увидела еще один шарик. Он был желтым – моего любимого цвета – и висел у запястья худой девочки с длинными темными волосами и большими зелеными глазами. Она держала за руку Розмари, к запястью которой был привязан красный шарик.
Я смотрела на высокую девочку. На себя. На четырнадцатилетнюю себя, попавшую в «Фантазус» – волшебный кинотеатр тетушки Люсиль. Эта девочка была стеснительной и неуверенной в себе, а еще любила читать комиксы, пока ее подружки листали модные журналы. Она держала за руку свою младшую сестренку и знала, что никогда ее не отпустит.