— Condesa! Condesa! (Графиня! Графиня!)

— Pase! (Войдите!) — раздалось из-за двери.

Девушка отступила, давая мне дорогу, потом проследовала за мной в спальню. Жемчужно-серый свет пасмурного апрельского утра струился из окон. В отличие от других помещений спальня осталась в точности такой, как я ее помнила: желтые шелковые гардины, кровать с балдахином, кресла с гобеленовой обивкой, комод работы Якоба, обюссонский ковер, туалетный столик, множество фарфоровых безделушек — все было на своих местах. Это поражало тем сильнее, что в остальной части квартиры от прежнего интерьера не осталось камня на камне и бездушный минимализм заменил пышность Старого Света.

На постели лежали утренние газеты и последний номер журнала «Мы», раскрытый на большой статье, посвященной Монике, с ее красочной фотографией на каком-то торжестве. Я сделала вид, что не замечаю этого. Моника в пронзительно-розовом пеньюаре с лентами сидела за туалетным столиком и причесывалась. Перед ней было разложено ожерелье Марии Антуанетты. Даже в сумеречном свете крупный жемчуг, казалось, светился изнутри.

— Доброе утро, Джо, — сказала Моника довольно приветливо, улыбаясь мне в зеркале. — Хочешь позавтракать?

— А ты разве уже завтракала? — испугалась я.

— Только собираюсь.

— Тогда я выпью кофе.

Моника на испанском приказала горничной принести еще одну чашку для гостьи, и та выскользнула, бесшумно прикрыв за собой дверь.

— Почему ты оставила здесь все как было? — полюбопытствовала я.

— Это временно, — ответила Моника, продолжая улыбаться. — Я поработаю и над спальней, а пока сойдет и такая. Здесь уютно. Напоминает о тебе.

— Да, но остальные комнаты отделаны заново.

— Разумеется. Я не собиралась изображать из себя Джо Слейтер, — заметила Моника с заметным пренебрежением.

Я подошла к ближайшему из двух окон и с минуту любовалась парком.

— Какой отсюда все-таки чудесный вид!

— Ты не подумываешь о том, чтобы уехать из Нью-Йорка? — спросила Моника, поднявшись.

Я повернулась и посмотрела на эту захватчицу. Она как ни в чем ни бывало взбивала подушки, собираясь устроиться в моей, между прочим, постели.

— Куда уехать?

— Куда? — Она скользнула в постель, под шелковую простыню с ручной вышивкой и одеяло на лебяжьем пуху. — Да куда угодно! Кругом полно городов, где можно неплохо жить и на двести тысяч.

— Возможно, но и там мне придется платить докторам, — сказала я, надеясь сыграть на ее жалости.