* * *
Миранда с трудом сдержала крик, когда ковер развернулся, и из него прямо на нее выкатился крупный мужчина. Его лицо обратилось к ней из темноты с агрессивно-испуганным выражением. Он изверг поток итальянских ругательств, смысл которых был тем страшнее, что совершенно терялся в их ужасающих звуках. Никто не умеет ругаться так, как итальянцы; в конце концов, главный признак культурной зрелости языка — количество имеющихся в нем ругательств.
— Простите,
Мужчина умолк и так близко придвинулся к ней, что она почувствовала исходящее от него амбре винного перегара.
— Синьорина Миранда?
— Гвидо? — воскликнула Миранда.
— О, ты пришла, ты услышала мою серенаду и пришла. Я приплыл сюда за тобой. Ты любовь всей моей жизни.
— Что ты здесь делаешь?
—
Миранда замахнулась правой рукой и влепила Гвидо звонкую, смачную, до ужаса приятную пощечину. От потрясения и боли он вскочил, прорвав головой тент гондолы. И на них обрушился холодный дождь, порывы ветра хлестали обнаженную Миранду и толстого гондольера. Миранда рванула к себе простыню, ухитрившись сбить с ног стоявшего на ней Гвидо, так что он тяжело рухнул на палубу.
— Послушай, Гвидо, — Миранда гордо уселась и заговорила самым своим сдержанным, размеренным, спокойным тоном, тоном школьной учительницы, который сам собой рождался у нее в груди, когда она была напряжена до предела и старалась этого не показывать. — Это не сон, — прозвучало как-то похоже на учительницу, страдающую запором, но выдавливающую свою утреннюю порцию. — Тот человек, с которым я была, Фердинанд, он пытается убить меня. Он был здесь с минуту назад и, надо полагать, еще вернется. Ты можешь управлять этой штукой? — она показала на гондолу, в которой они сидели.
Гвидо ошалело таращился на Миранду, на ее шее рельефно выступили сухожилия, лицо казалось пятнистой розово-белой маской со струящимися по ней потоками дождя, которые смешивались с ее слезами. Глядя на чешущего в голове Гвидо, она лишилась последних остатков терпения и закричала во весь голос, во всю силу своих легких: