Но что она может сделать сейчас? Теперь все сложнее. Она подняла взор к стоявшей на алтаре раке, тускло светившейся в свете свечи. Наставления и забота о шестидесяти монахинях, гостьях, ученицах и ежедневных толпах паломников и вполовину не волновали ее, как ответственность за теперешнюю скромную семью из одиннадцати человек.

И Уинифред с горечью ощутила желание возродить монастырь. Дело вовсе не в том, чтобы закрыть устаревшее заведение, думала она, потому что нужны не такие уже большие деньги и не такой уж серьезный ремонт, чтобы Святая Амелия вновь смогла стать самообеспеченным монастырем. Просто жившие в нем женщины скоро станут бесполезными — ведь настоятель хочет, чтобы Уинифред начала обучать молодых сестер искусству рисования миниатюр. «Пусть изможденные руки Агнес и Эдит отдохнут, пусть они спокойно доживут оставшиеся им дни. Пусть за работу примутся молодые руки», — сказал он. Она попыталась спорить: «Сестры любят свою работу и лишить их ее — значит, отнять у них самый смысл существования». Но аббат и слушать не стал.

От этих слов Уинифред почувствовала себя древней развалиной, никому не нужным хламом, сломанной швейной иголкой. Значит, опыт и мастерство не в счет, молодость — это главное. И, подобно тому, как ворох сгнившей листвы сметают, чтобы освободить молодую зеленую поросль, так же сметут ее и ее престарелых сестер.

Впервые в жизни Уинифред была на грани отчаяния. За триста лет существования эта славная смиренная обитель пережила бури, потопы, пожары и даже набеги викингов. А теперь ее уничтожит какая-то щепка!

Внезапно испугавшись того, что позволила себе святотатственные мысли — ведь в новом монастыре находилась вовсе не «какая-то щепка»! — Уинифред сложила ладони и взмолилась: «О, благословенная Амелия, я никогда тебя ни о чем не просила!» Это была правда. Если люди приходили к святой с каким-то просьбами, за исцелением или желали получить ответ, то мать Уинифред, которая вот уже сорок лет была хранительницей святых мощей, лишь возносила ей благодарственные молитвы. Но сейчас старая монахиня обращалась к святой с просьбой — не материальной, ибо она не просила ни избавления от физической боли, ни обилия еды, — Уинифред молила подсказать ей, что ей теперь делать: «Скажи мне, как я должна поступить?»

«Пожалуйста, помоги мне!» — прокричала она и сделала то, чего никогда прежде не делала, — бросилась на алтарь, крепко прижав серебряную раку к груди.

С ужасом осознав, что она натворила — за все время к раке прикасались лишь метелкой из перьев, — она, стремительно поднявшись с алтаря, стала молить о прощении и креститься и зацепилась ногой за полу своей рясы. Резко потеряв равновесие, она, отчаянно пытаясь за что-нибудь ухватиться, без всякой задней мысли вцепилась в покров и, падая, повлекла за собой цветы, подсвечники, раку и все остальное.