— Склеп? Она похоронит его в своей роще за моим домом? Это чудовищно!

— Мона…

— Я пойду подышу свежим воздухом, тетя Грейс. А потом, пожалуй, поужинаю в своей комнате.

Грейс попыталась остановить ее, но Мона уже шла по просторному двору, ей вслед поворачивались и шептались.

На улице она остановилась, прислонилась к дереву и осталась стоять, засунув руки в карманы брюк. Пассажиры в проезжающих автомобилях откровенно разглядывали ее; женщины, собравшиеся на веранде, бросали в ее сторону оценивающие взгляды и шушукались. На улице валялась старая газета. Это было не местное издание, a «New York Times». На первой полосе был размешен материал о скандальном судебном процессе по делу об убийстве Тривертона. С трудом Мона сдерживала слезы и ярость, ее переполняли унижение и чувство, что ее предали.

Через дорогу стояла группа африканцев в военной форме. Негромко переговариваясь, они передавали по кругу единственную сигарету, наслаждаясь короткими сумерками. Когда к ним приблизилась белая пара, они сошли с тротуара и приподняли головные уборы, как полагалось по уставу. В одном из военных Мона узнала Дэвида Матенге.

С начала суда он не пропустил ни одного дня. Вместе с матерью, подобно двум зловещим птицам, они наблюдали за происходящим с галереи, словно стервятники, ожидающие, когда добыча испустит последний вздох. Мона ненавидела их так же, как и белых, что приходили поглазеть и посмаковать постыдное падение семейства, которое они некогда почитали.

Их взгляды пересеклись.

— Мона! — раздался голос позади.

Она повернулась. Грейс махала ей рукой, приглашая вернуться в клуб.

— В чем дело? — Мона поднималась по ступенькам.

— Пойдем! У меня есть для тебя сюрприз!

Мона, ничего не понимая, шла за тетушкой. Вокруг камина собралась толпа. Когда она увидела, кто стоит посередине, то не удержалась и воскликнула:

— Джеффри!

Она помчалась к нему и утонула в крепких объятиях.

— Джеффри! Как хорошо, что ты приехал! Как я рада видеть тебя!

— Мона, ты все так же прекрасна! Я надеялся, что мне удастся выбраться пораньше, но эта армейская бюрократия не дала. — Он отпустил ее и добавил: — Мне так жаль дядю Валентина и тетю Роуз.

Она взглянула на молодого человека и отметила, что за пять лет, проведенные в Палестине, он словно стал выше и гораздо более привлекательным. И выглядел старше, как будто пески и горячий ветер Среднего Востока закалили его. Хотя ему было всего тридцать три, на его висках и в усах появились серебряные пряди, морщинки вокруг глаз словно напоминали о военных невзгодах. Мона знала, что не один раз ему грозила гибель от бомб террористов.